Города Российской Арктики

Введение

В послевоенные  десятилетия  в  нашей  стране  поддерживалась  исследовательская  традиция функционального изучения городов — столичных, исторических, монопрофильных, малых городов, наукоградов и др. Ей отдали дань десятки урбанистов из числа экономико-географов, региональных экономистов, специалистов в области городского планирования и развития. Особо отметим последние работы недавно ушедших от нас корифеев отечественной урбанистики В.Я. Любовного и Г.М. Лаппо [Любовный, 2013; Лаппо, 2012].

Реже города изучались «меридианно», то есть отдельно исследовались города Европейской России, Урала, Сибири и Дальнего Востока. Однако практически не было традиции «широтно-го» взгляда на города — города степной, пустынной, таежной зоны и т.д. Получался парадокс: особая растительность степной зоны есть, а вот городам степи как бы отказано в праве иметь «зональную» общность. Города как социальные конструкты исходно воспринимались исследователями и в России, и в мире как азональные институты.

Очевидно,  что  при  таком  подходе  упускаются  важные  связи  между  социальными  институтами и природными системами, игнорируется влияние на города окружающей их природ-ной зоны, которое, при всей защитной силе социальной оболочки, часто все-таки прорывается наружу. Абсолютизация социального в организации городов, недооценка силы их природного окружения, географической зоны, в которой они размещены, нежелание признать общие чер-ты городов одного ландшафта и их отличия от городов другой ландшафтной зоны неизбежно обедняет  городские  исследования  и  закрывает  очень  важное  и  интересное  направление  для  научной проработки, находящееся на стыке общественных и естественных дисциплин.

В последнее  десятилетие  ситуация  стала  меняться  [Гаврильева,  Архангельская,  2016],  и  прежде  всего  под  влиянием  бурно  развивающегося  изучения  арктических  городов  мира.  Эти  города   находятся   в   одной   ландшафтной   зоне   арктических   пустынь   (частично   лесотундры)   и обладают чертами яркой специфичности по сравнению с многочисленными и хорошо изученными городами умеренной (лесной и таежной) зоны. Несмотря на короткий период отдельного изучения, уже можно выделить в этом новом исследовательском потоке несколько направлений.

Сначала  в  исследованиях  арктических  городов  происходило  постулирование  особого  глобального  (и  зонального)  феномена  арктической  урбанизации.  Знаковым  событием  стало  про-ведение Первой международной конференции по арктической урбанизации в августе 2012 года, на  которой  состоялся  своеобразный  смотр  мировой  команды  специалистов  по  урбанизации  в  Арктике [Proceedings...,  2013].  Потом  от  изучения  общего  феномена  урбанизации  в  Арктике  перешли  к  исследованию  конкретных  арктических  городов —  но  не  как  раньше  «по  отдельности»,  а  уже  в  контексте  целостного  процесса  урбанизации  в  Арктике.  Неожиданно  оказалось,  что  города  Заполярья  являются  не  просто  продолжением  в  Арктику  социальной  конструкции,  созданной тысячелетия назад человечеством, но обладают собственной специфичной природой, выполняют особую роль в освоении арктического пространства. Возникло новое исследовательское  направление,  которое  сфокусировано  на  изучении  внутреннего  устройства  и  экономической структуры арктического города, в том числе с подробными описаниями отдельных городов Заполярья, их отличий от среднестатистических городов умеренной зоны [Пилясов, 2011; Parente, Shiklomanov, Streletskiy,  2012;  Pilkington,  2012;  Пилясов,  2016;  Orttung,  2016].  Осмыслением  «нового»  целостного  феномена  арктических  городов  занялись  антропологи,  этнологи,  социологи  и географы [Dybbroe, Dahl, Muller-Wille, 2010; Sejersen, 2010; Швайцер, 2016]. 

Важным обобщением и в определенной степени венцом работ последнего десятилетия стало сводное исследование Н.Ю. Замятиной и Р.В. Гончарова [Замятина, Гончаров, 2020], в кото-ром феномен арктической урбанизации впервые был количественно и качественно осмыслен в глобальном, циркумполярном контексте, прежде всего за счет синхронизации подходов разных  стран  к  критериям  арктических  городов.    Этими  исследователями  была  создана  единая  типология  всех  арктических  городов  мира,  которая  позволила  составить  четкие  представления  об  их  общих  закономерностях —  отличиях  от  городов  умеренной  зоны —  и  характерных  национальных  особенностях,  которые  являются  следствием  истории  хозяйственного  освоения, специфики административно-территориального деления и конкретного этапа экономического развития страны.

Замятина и Гончаров выделили четыре основных типа арктических городов:

·        ключевые  многофункциональные  центры  (в  них  есть  университет),  которые  в  России  представлены сравнительно слабо;

·        периферийные административные центры арктических регионов и районов;

·        нестоличные портовые центры;

·        промышленные  внутриконтинентальные  центры  разных  размеров,  сосредоточенные  почти исключительно в России.

Эта  типология,  с  одной  стороны,  детализирует  представление  о  характерных  общих  особенностях  городов  арктической  зоны  мира  (ландшафтной  зоны  арктических  пустынь  и  лесотундр);  с  другой  стороны,  дает  исследователям  ключ  для  проработки  крупных  феноменов  постиндустриальной  трансформации,  инновационного  развития  в  контексте  и  с  учетом  различий каждого выделенного типа арктических городов. В  данной  статье  анализируется  феномен  арктической  исключительности  на  примере  го-родов  Арктики,  в том  числе  с  опорой  на  исследования  последнего  десятилетия  по  этой  теме  и наши собственные работы по городам Арктики [Пилясов, 2011; 2016]. В соответствии с нашим ВВФ-подходом анализируются три аспекта (ракурса):

·        особенности внешних связей арктического города как целостной системы;

·        специфика внутренней организации городов Арктики;

·        особенности  функционирования  городов  Арктики,  прежде  всего  с  точки  зрения  новой  роли  «инновационных  машин»  для  окрестной  территории  ресурсных  промыслов  —  мест промышленной добычи природных ресурсов.

Можно назвать это точечно-ареальным принципом функционирования арктических городов: «точечные» в смысле сравнительно малые города Заполярья со своеобразной внутренней организацией  существуют  в  контексте  своих  постоянных  прочных  связей  с  окрестной  ареальной территорией ресурсных промыслов, для которой они являются форпостными базами. От единства внутреннего устройства и внешних связей зависит характер функционирования арктического  города,  которое  отличается  предельной  нестационарностью:  очень  быстрыми,  резкими  и  часто  разнонаправленными  колебаниями  численности  населения,  занятости,  миграционных потоков и др.

Акцент  в  статье  сделан  на теоретическом  обобщении  тех  концептуальных  подходов,  которые  развивают  идею  специфичности  (даже  исключительности)  городов  Арктики:  концепция  специфичности активов, в том числе местоположения, теория экономической базы, теория глобального города, экосистемный подход к городскому развитию и принципы социобиологии. 

Такое исследование актуально для России. Нет другой полярной страны, в которой бы экономическая, социальная и политическая роль городов была столь высока (почти 90% населения Российской Арктики, составляющего около половины мирового арктического населения, проживает  в  городах),  однако  количество  российских  исследований  феномена  арктической  урбанизации на фоне мировых остается незначительным, даже несмотря на позитивные изменения в последние годы. Между тем, как отмечено в последнем докладе о социально-экономическом развитии Арктики, города Арктики стали новыми местами концентрации экономического  богатства  (наряду  с  традиционной  концентрацией  уникальных  природных  ресурсов  в районах Арктики) [Huskey, Maenpaa, Pelyasov, 2014].

При  анализе  использовался  интересный  новый  источник  информации —  данные  патент-ной статистики, которые позволили изучить арктические города как инновационные машины современного освоения Российской Арктики.

1. Идея арктической исключительности (концептуальная ВВФ-модель)

В  последние  годы  развитию  концепции  арктической  исключительности  посвящен  ряд  работ  [Пилясов,  2016;  2017;  2018;  2019]. Само  понятие  возникло  от  признания  недостаточности  постулирования отдельных черт специфики Арктики (гелиогеомагнитные возмущения, феномен полярного  дня  и  полярной  ночи,  присутствие  уникальных  сообществ  коренных  малочисленных  народов  Севера,  в том  числе  арктических  кочевников-оленеводов,  и др.).  Пришло  понимание  того,  что  в  Арктике  мы  встречаемся  со  значительно  более  комплексным  феноменом  фундаментальных отличий многих природных и социальных процессов от тех, которые идут в умеренной зоне.

Арктическая исключительность — это значительная специфичность организации и устройства  арктической  экономики,  индустриализации,  предпринимательства,  исследований  при-родных  и  социальных  систем  и  научных  школ.  В  этом  контексте  абсолютно  естественно  об-ращение к феномену арктических городов как высокоспецифичных социальных институтов, которые существенно отличаются от городов умеренной зоны.

Концепция арктической специфичности, на наш взгляд, конструктивно объединяет в себе широко признаваемые частные особенности арктической зоны, которые состоят в транспортной  удаленности,  климатической  жесткости  и  дискомфортности,  вечной  мерзлоте,  малонаселенности и т.д. В этой концепции к условиям Арктики применяется теория специфичности активов, в том числе — для нас это особенно важно — специфичности местоположения [Уильямсон,  1996].  Экстремальное  географическое  положение  всей  арктической  зоны  понимается  как специфичный актив.

Теория  специфичности  активов  помогает  конструктивно  развить  наши  представления  об  арктической  специфичности  в  нескольких  направлениях.  Во-первых,  она  позволяет,  опираясь  на  последние  достижения  институциональной  теории,  провести  более  формализованную  проработку  феномена  арктической  специфичности  и  перейти  к  сравнительной  оценке специфичности  разных  городов  Арктики.  Она  задается  тремя  ракурсами:  внешние  связи  го-родов  Арктики  («В»),  внутренняя  организация  городской  системы  («В»)  и  особенности  функционирования арктических городов, прежде всего их сверхизменчивость («Ф»). Концептуальная  модель  «ВВФ»,  в  которой  каждый  блок  описывается  набором  характерных  показателей,  позволяет  выстроить  иерархию  городов  Арктики  по  степени  их  специфичности  в  сравнении  с «нормальными» городами умеренной зоны. Провести такую оценку — в наших ближайших планах.  Видимо,  Норильск  имеет  высокие  шансы  стать  чемпионом  среди  городов  Арктики  по степени ВВФ-специфичности.

Во-вторых,  развитие  идеи  специфичности  активов,  а  именно  арктических  структур  и  институтов, в том числе городов, должно состоять в учете нестационарности или пространственно-временной изменчивости, то есть высокой вариативности этого признака в самом арктическом пространстве (например, от приближенных к условиям Центральной России территорий плотно заселенного Европейского Севера до сугубо специфичных арктических районов с ограниченными  сроками  завоза  грузов)  и  во  времени  (в  позднесоветское  время  признание  специфики  районов  Крайнего  Севера  и  Заполярья  было  общим  местом,  но  в  пореформенные  1990-е годы стало обычным тотальное отрицание государством местной и региональной специфичности и акцентирование унифицированных, общих черт «единого рыночного пространства»  страны).  Например,  в  пространственном  аспекте  от  Севера  к  Арктике    специфичность  социальных систем увеличивается. Это проявляется в широком использовании особого вахтового метода организации работ, сильных сдвигах в возрастно-половой структуре и др. Принятие же пакета законов о льготах для резидентов Арктической зоны РФ в 2020 году знаменует собой  возвращение  к  советской  традиции  признания  особости  районов  Арктики  и  Крайнего  Севера — после трех десятилетий ее оспаривания и намеренного игнорирования либеральны-ми реформаторами. Во временном аспекте нарастание специфичности арктических социальных систем проявляется в значительной развитости здесь короткоживущих форм, например, временного жилья, временной занятости (по контракту, по договорам), малого бизнеса и др.

В-третьих,  теория  специфичности  активов  позволяет  формализовать  категорию  арктической  специфичности,  которая  прежде  была  описательной  и  нестрогой  и  сводилась  к  разрозненным указаниям на климатическую дискомфортность, транспортную удаленность, малонаселенность и др. Это дает возможность целенаправленного воздействия на нее (усиления или ослабления) мерами государственной политики: если в 1990-е годы реформы выхолащивали признаки арктической специфичности, то в 2020-е годы меры государственной политики, наоборот, начинают укреплять, усиливать, акцентировать феномен арктической специфичности.

В-четвертых,  идея  специфичности  активов  в  Арктике  опредмечивается  в  феномене  комплексности  (полифункциональности):  например,  в виде  широкого  совмещения  профессий —  вместо разделения труда и узкой специализации, привычных для работника умеренной зоны. Здесь  каждый  элемент  социальной  системы  нагружен  несколькими  ролями  и  функциями  в условиях относительной простоты самой системы и немногочисленности составляющих ее элементов.

Здесь возникает еще один важный методологический вопрос: в какой степени нужно педалировать арктическую исключительность, до какой степени должно идти обособление от нор-мы  умеренной  зоны?  Здесь  есть  два  пути:  или  постулирование  отклонений  от  нормы,  экстремальности в отношении к норме, или отрицание самой нормы и последующее выделение арктического случая в особое производство с собственными закономерностями, регулярностями устройства и развития. В значительной степени это вопрос веры, идеологии и мировоззрения исследователя.

Согласно нашему подходу, развиваемому в работах по арктической исключительности, отклонений от нормы умеренной зоны уже так много, что возможен переход «количества в качество» путем постулирования особого арктического случая, а не экстремального проявления нормальных закономерностей. Было бы правильно не навязывать норму тем местам, где она явно не действует, а опрокинуть рассчитанные на норму закономерности и создавать новые, адекватные экстраординарным условиям Арктики.

И все же сохраняется вопрос: зачем подчеркивать исключительность арктических городов? Дело в том, что только такой взгляд дает импульс к радикальному переосмыслению привычных теорий урбанизма, которые обычно включают модели Кристаллера для объяснения иерархической  системы  городов  разного  размера  и  Тюнена–Алонсо  для  дифференциации  размера  городской  земельной  ренты  на  основании  удаленности  участков  от  центра  города.  Отказ  от задаваемой этими моделями «нормальности» стимулирует инновационный поиск моделей и  гипотез,  которые  объяснили  бы  паранормальность  арктического  города  как  в  его  внешних  связях, так и во внутреннем устройстве.

Важно  отметить  и то,  что  на  этом  пути  отстаивания  и  укрепления  арктической  исключительности мы не являемся абсолютными первопроходцами. В работах наших предшественни-ков — российских географов и экономистов П. Кропоткина, Л. Берга, С. Славина, С. Сочавы — утверждались  особые  черты  организованности  живых  систем  экстремальных  пространств  Севера, Северо-Востока Азии, Субарктики и др.

Далее  черты  специфичности  арктических  городов  будут  описаны  в  логике  ВВФ-модели  (внешние связи — внутреннее устройство — тип функционирования).

К  важнейшим  особенностям  внешних  связей  арктического  города  по  сравнению  с  канонической  нормой  городов  умеренной  зоны  относится  тот  факт,  что  города  здесь  не  порождают  субурбанизацию. Города умеренной зоны развиваются за счет урбанизации сельской местности, весь процесс субурбанизации означает, по сути, гибридизацию высотного города и мало-этажной сельской периферии.

Но в Арктике вокруг городов нет привычных сельских территорий, которые есть в Центральной  России.  В  отличие  от  классических  городов  умеренной  зоны  вокруг  арктических  городов  не  ареалы  пригородного  сельского  хозяйства  или  рекреационные  зоны  (дачное  расселение),  а  пространства  малой  плотности  и  тотальной  необжитости,  где  есть  ресурсные  промыслы  —  ареалы  использования  минерально-сырьевых  или  биологических  ресурсов  —  и  традиционно  проживают коренные малочисленные народы Севера. Здесь находится нестационарная зона, для которой вместо сельских населенных пунктов, свойственных основной зоне расселения, характерны  мобильные  (вахтовые)  формы  расселения  и  хозяйствования:  кочевые  формы  оленеводтва и традиционных промыслов коренных малочисленных народов, вахтовые поселки ресурсных корпораций, «безлюдные» промышленные объекты, обслуживаемые в удаленном режиме.

И именно из-за малой обжитости окрестных территорий города Арктики выполняют важнейшие  функции  опорных  баз  ресурсного  освоения  и  заселения  этих  территорий.  Поэтому  степень их разомкнутости на окрестное внешнее пространство, единство хозяйственного ритма с примыкающими добычными территориями просто не сопоставимы с таковыми у городов умеренной зоны, находящихся в полностью обжитом пространстве.

Будучи расположены на побережье единого арктического — Северного Ледовитого — океана, эти города естественным образом оказываются в единой сети. Этим они отличаются от типичных  сухопутных  городов  умеренной  зоны  или  даже  северных  городов  и  оказываются  родственными единой мировой сети глобальных городов. Геостратегическое приморское положение арктических городов естественно превращает их в форпосты-рубежи, которые часто используются и в целях защиты национального суверенитета. Поэтому среди городов Арктики особенно  много  ЗАТО,  связанных  с  армией  и  оборонной  промышленностью,  а  доля  занятых  в сфере национальной безопасности выше, чем в городах умеренной зоны и даже сухопутных северных городах. Именно поэтому многие типично гражданские виды городской занятости (например,  мониторинг  климата  и  природных  условий)  в  условиях  городов  Арктики  имеют  и военное значение.

Особенности внутренней  организации  арктических  городов  прежде  всего  определяются  их  размером.  Ядро  арктической  урбанизации  составляют  города  до  100  000  чел.,  из-за  чего  возможно  частое  личное  общение  каждого  с  каждым.  Это  упрощает  конструктивное  общественное давление на власть и формирование атмосферы доверия и прозрачности при заключении  хозяйственных  сделок.  Конечно,  простота  личного  общения  каждого  с  каждым  формирует  благоприятные  условия  и для  регулярных  обменов  неявным  знанием,  которое  очень  важно в инновационном процессе.

На материке тоже есть немало городов такого размера. Но в Арктике малый размер неизменно сочетается с ресурсным профилем вплоть до моноресурсности. Разумеется, ресурсные города есть и в умеренной зоне. Особенность арктических городов в том, что в силу относительной простоты городской системы здесь зависимость тонуса и функционирования города от ресурсных циклов прямее, острее и резче.

С полной версией текста можно ознакомиться на сайте журнала.

Введение. Постановка проблемы

В последнее десятилетие арктические города стали популярным объектом исследования: в России и за рубежом наблюдается буквально взрыв интереса исследователей к арктической урбанизации [Hansen, Rasmussen, Weber, 2013; Heleniak, 2008; 2009; Larsen, Fondahl, 2015, Orttung,  2016;  Zamyatina, Goncharov,  2018;  Пилясов,  2011;  Бабурин,  Земцов,  2015;  Laruelle, Hohmann, 2017; Фаузер, Смирнов, 2018; Гунько, Еременко, Батунова, 2020; Смирнов, 2020]. Однако при общем взгляде на работы по арктическим городам бросается в глаза недоработка темы с точки зрения оценки связи этих городов с окружающей территорией и друг с другом — исключением, пожалуй, являются только работы по развитию поселений в условиях удаленности [Huskey, Morehouse, 1992; Huskey, Taylor, 2016], а также в условиях фронтира [Huskey, 2017]. Между тем связь города с внешним окружением важна с точки зрения формирования самой онтологической сути города как феномена. Она буквально красной нитью проходит через многие работы  по  городской  тематике  —  от  классических  схем  Вальтера  Кристаллера  в  экономике, идеи городского «мира-экономики» Фернана Броделя [Бродель, 1992]и «пояса городов» Стейна Роккана [Роккан, 2006] в гуманитарном поле до работ Джейн Джекобс (особенно [Джекобс, 2008; 2009]),  которая  связывала  возможность  экспорта  продукции  в другие  города  и  прилегающие  регионы с самой жизнеспособностью города. Наконец, можно вспомнить и целое направление исследований мировых (глобальных) городов, в которых — при условии отрешения от геометрической конфигурации, но сохранения сути феномена — легко усмотреть «центральные ме-ста» со своими макрорегиональными зонами влияния. В экономическом плане связь размера и  разнообразия  городской  экономики  с  «зоной  влияния»  убедительно  показал  на  современном уровне Масахиса Фудзита [Fujita, Mori, 1998]; его работы наследуют идеи и схемы Иоганна фон Тюнена и Кристаллера.

Связи  города  с  внешним  окружением  распадаются  на два  вида:  связи  с  прилегающей  зоной влияния, или «зоной обслуживания», и дальние связи, формирующиеся как в рамках более  традиционного  межрайонного  разделения  труда,  так  и  в  рамках  современных  сетевых  взаимодействий. Различение этих двух видов связей не всегда очевидно, но жизненно важно, и наиболее дальновидные исследователи-урбанисты придавали им особое значение. Джекобс, в частности, четко разделяла жизнеспособные города, связанные с прилегающими регионами множеством сетевых связей, и города — центры «регионов-поставщиков» узкой специализации, не обладающие экономической устойчивостью [Джекобс, 2009].

В условиях Арктики вопрос о связи города с окружающим пространством имеет свою специфику.  Проблема  связи  арктического  города  с  ближайшим  окружением  трансформируется  в  проблему  способности  города  выполнять  роль  базы  освоения  прилегающей  территории.  Проблема  дальних  связей  арктического  города  —  это  в  большинстве  случаев  проблема  монопрофильных  городов,  специализирующихся  на  добывающей  промышленности.  Также  это  проблема завоза топлива, продовольствия, стройматериалов и оборудования, то есть проблема продовольственной и энергетической безопасности и даже экономической целесообразности существования города в целом. Таким образом, очевидно, что связи города с окружающей территорией важны не только сами по себе, но и в контексте определения жизнестойкости арктических городов. 

Цель этой статьи — инвентаризация функций крупнейших населенных пунктов арктической России как потенциальных баз освоения и развития окружающей территории. Новизна подхода состоит именно в усиленном внимании к взаимосвязи города и окружающей территории, требующей более глубокого анализа, нежели стандартная отраслевая классификация.

Ранее авторами была разработана типология арктических городов мира, которые выделялись по единому критерию численности населения (более 5 тыс. чел.), позволившему проводить адекватные международные сопоставления [Замятина, Гончаров, 2020]. При этом ввиду очевидной несопоставимости статистических данных по разным городам в основу типологии были положены базовые характеристики их развития: административный статус, наличие агломерационного эффекта, вовлеченность в «экономику знания» (наличие университета или — для России — университета или подразделения Академии наук), географическое положение (прибрежное расположение). Выделенные по результатам исследования типы обобщенно описывают основные траектории социально-экономического развития арктических городов, среди которых выделяются многофункциональные университетские центры (в России к этому типу отнесены Мурманск, Архангельск, Апатиты и Норильск), периферийные административные центры, города-пригороды и удаленные нестоличные городские центры (по сути, промышленные центры с узкой специализацией на добыче и первичной обработке природных ресурсов).

Настоящее же исследование более детально. Оно представляет собой пионерную попытку типологизировать все населенные пункты с численностью населения свыше 500 чел. Разумеется, не все рассматриваемые населенные пункты можно отнести к городам, однако такой широкий подход позволяет включить в анализ города, численность населения которых в последние десятилетия упала ниже 5 тыс. чел. (Игарка, Певек), или города, уже длительное время обладающие экстремально низкой численностью населения (Верхоянск, Мезень). В то же время многие населенные пункты в статусе поселков обладают численностью населения более 10–12 тыс. чел. (Мурмаши, Пангоды, Уренгой), а отдельные села по людности превышают иные поселки городского типа. Таким образом, расширенный подход позволяет лучше понять механизмы развития арктических центров расселения без привязки к формальному статусу.

Постановка проблемы: определение спектра функций арктических городов

Исходный перечень функций арктических городов и населенных пунктов традиционен для географии городов: административные (Салехард, Анадырь, Нарьян-Мар), транспортно-логистические (Лабытнанги), производственные (Норильск) и др.

Однако в условиях Арктики (и в целом Крайнего Севера) возникает целый ряд особенностей функциональной роли городских и негородских поселений.

Первая важная особенность — эти города выполняют функцию базы освоения. Здесь мы будем понимать базу освоения «(в широком, общеметодологическом смысле) как <...> пространственно-временную концентрацию освоенческих услуг» — определение, данное в кон-це 1970-х годов Александром Сысоевым, представителем космачевской школы исследований пионерного освоения территории [Сысоев, 1979, с. 105].

Ключевой причиной развития функции базы освоения, по-видимому, служит чувствительность инноваций к «трению пространства», из-за которого современная экономическая активность все больше концентрируется вокруг инновационных центров: не случайно многие статьи по географии инноваций начинаются со знаменитой цитаты Мэриэнн Фельдман о том, что «инновации проще преодолевают коридоры и улицы, чем материки и океаны» [Feldman1994, p. 2.].

Применительно к Арктике и Крайнему Северу это означает, что не все инновации из центра применимы в местных условиях (например, в технической сфере [Лукин, 1986]). Поэтому даже небольшие арктические города могут быть генераторами инноваций, обеспечивая самих себя и окружающие территории необходимым знанием для осуществления и расширения хозяйственной деятельности (в то время как большинство городов того же размера не генерирует инновации, но принимает их извне). Это полностью согласуется с тезисом о стадии информационного освоения территории, предшествующей собственно хозяйственному освоению [Космачев, 1974], и идеей нового освоения территории как специфичном виде инновационно-го процесса [Пилясов, 2009]. Потребность в информационном, «знаниевом» обеспечении собственно производственного процесса на Севере и в Арктике столь высока, что уже в середине XX века здесь сформировались городские центры, по сути, постиндустриальной специализации, парадоксальным образом опередившие время общей «тертиаризации» городской экономики [Замятина, 2020]. Речь идет в первую очередь о геологических исследованиях, разработке новых технологий в строительстве (в этом контексте Норильск стал безальтернативным центром разработки технологий строительства на вечной мерзлоте для всего Крайнего Севера).

Именно на этом пути — производство инноваций для Арктики и Севера — отдельные арктические города парадоксальным образом оказываются способны расширить «сферу сбыта» своей продукции (в первую очередь услуг и технологий), как минимум, на всю российскую (а потенциально и мировую) Арктику, или, иными словами, укрепить базу экономическо-го развития. Нужно признать, что и этот путь, к сожалению, уязвим: в 1990-е годы, в период ослабления государственного внимания к Арктике в целом, даже наиболее инновационные, обладающие мощным потенциалом НИОКР арктические города пережили суровый кризис, а порой и утратили свой научно-исследовательский потенциал. И все же именно развитие научно-исследовательского потенциала, специализированного на проблемах Севера и Арктики, может быть одной из наиболее «долгосрочных» опор социально-экономического развития арктических городов. По сути, это местный вариант функционирования города в качестве «генератора инноваций».

При этом, как правило, производство освоенческих услуг в арктических городах сопряжено с выполнением иных функций, как, например, в Норильске, поэтому говорить о наличии в Арктике городов только с «научными» функциями — неких «арктических наукоградов» — даже в перспективе неверно. Впрочем, значение освоенческих услуг сложно переоценить, учет их важен, однако вместо выделения «наукоградов» по аналогии с внеарктическими городами приходится говорить о разделении на города «с выраженными функциями центра освоенческих услуг» и «без ярко выраженных функций центра освоенческих услуг».

Вторая специфическая особенность арктических городов России — высокая степень зависимости от сырьевых отраслей экономики. В целом в мировой Арктике активнее других развиваются сервисные, а не производственные центры (например, Анкоридж, Рейкъявик, Тромсё [Замятина, Гончаров, 2020]). Парадоксально, но современная городская Арктика — это «Арктика офисов» [Замятина, 2019], а не Арктика добывающей промышленности. Однако в России вес городов, связанных с развитием добывающей промышленности, непропорционально велик и определяет специфический «рисунок» экономических связей городов Российской Арктики с внешним миром.

На внеарктические рынки арктические города поставляют в основном сырье и продукты его первичной переработки, например металлические концентраты. Таким образом, потенциально «сильная» позиция — выход на мировой рынок — на самом деле является слабостью узкой специализации (в терминах Джекобс такие города — центры «регионов-поставщиков», они могут временно иметь очень высокий уровень жизни, однако в долгосрочной перспективе экономически неустойчивы). Перспективы развития «городов при месторождениях» в общем случае ограничены известной циклической закономерностью «взлетов и падений». Мировая Арктика знает немало примеров «городов-призраков», в которые превращались города, расцветавшие в период бума эксплуатации конкретного ресурса. В Российской Арктике трагическую депопуляцию после закрытия градообразующих предприятий пережили Игарка, Депутатский, ряд поселков в районе Воркуты.

Теоретически есть возможность выхода из «ресурсной ловушки». Аляскинский экономист Ли Хаски описывает ее в своей «гипотезе Джека Лондона» [Huskey, 2017], заключающейся в возможности накопить за время ресурсного бума потенциал экономического развития, который по исчерпании ресурса будет основой развития по траектории уже «нормального», а не фронтирного города. Речь идет о развитии сервисных отраслей и накоплении «критической массы» местного рынка. Работоспособность такого механизма подтверждает опыт развития Фэрбанкса, который из городка «золотой лихорадки» стал сервисным центром со своим университетом.

При этом возникает ряд проблем, связанных с нюансами новой специализации. В первую очередь фронтирные города накапливают градообслуживающие функции (пищевая промышленность, финансовые услуги, торговля, социально-культурные объекты и т.п.). Оказывая услуги «самому себе», город не может развиваться интенсивно. Для этого он как минимум должен стать «центральным местом» (по Кристаллеру) или же выработать новую экспортную специализацию.

Очевидно, однако, что подлинный выход на «эффект Джека Лондона» возможен не за счет развития культуры и услуг для собственного потребления или даже населения ближайшей территории, а за счет производства товаров и услуг на более широкий рынок. Однако развитие обрабатывающей промышленности в Арктике в значительной степени ограничено суровы-ми природными условиями, а также их «производной» — транспортной изоляцией. Высокие издержки на отопление, транспортировку сырья и/или вывоз продукции, на строительство производственных зданий и сооружений, на рабочую силу (с учетом закрепленных в ТК РФ северных льгот) делают северные и арктические предприятия парадоксальным образом неконкурентоспособными по сравнению с более южными аналогами. Поэтому природно-климатические особенности городов можно в первом приближении рассматривать как косвенный индикатор «торможения» развития обрабатывающей промышленности.

Здесь возникает еще один парадокс: редкие случаи развития в Арктике именно обрабатывающей промышленности (кроме переработки местного сырья — металлургии и лесопереработки) рассчитаны на потребление продукции в пределах самой Арктики. Это в полной мере относится к продукции предприятий оборонного машиностроения в Северодвинске, потенциально — к производству плавучих заводов по сжижению природного газа в Белокаменке (Мурманск). Здесь близость к «потребителю» оказывается фактором, перевешивающим издержки на содержание самого производства в Арктической зоне. Однако развитие обрабатывающих производств в Арктике (за пределами переработки местного сырья и пищевой промышленности), по сути, названными примерами и ограничивается, поэтому мы отказались от попыток оценить уровень развития обрабатывающей промышленности в нашем исследовании (оста-вив «обратный» критерий климатических ограничений).

Третья особенность арктических городов — очень узкий местный рынок сбыта услуг и товарной продукции является одним из важнейших барьеров «нормального» экономического развития удаленных и, в частности, арктических городов (см., например: [Huskey, 2017]). Высокая доля городского населения в Арктической зоне России имеет обратную сторону: край-не незначительная численность сельского населения вкупе с разреженной сетью населенных пунктов и зачастую их транспортной изолированностью друг от друга лишает города обычно-го «хинтерланда», зоны обслуживания, и тем самым сужает возможности развития городской экономики. Поэтому те арктические города, у которых есть пригороды и высокая численность сельского населения в непосредственной близости от них, обладают преимуществом перед прочими за счет классического агломерационного эффекта. Будем говорить в данном случае о потенциале «центральности» арктических городов.

Таким образом, с теоретической точки зрения функциональная типология населенных пунктов Арктики должна учитывать не только классический спектр видов деятельности (транспортно-логистические, различные производственные и административные функции), но и функции баз освоения (понимаемые как функции предоставления освоенческих услуг), а также функции «центральности» (в основном в социально-культурном смысле). Кроме того, в случае производственной деятельности критично разделение на виды деятельности, связанные с добычей полезных ископаемых, и прочие.

Логичным ходом для изучения функциональной роли городов был бы анализ структуры занятости. Но возможности столь масштабного изучения всех населенных пунктов Арктической зоны РФ сильно ограничены несовершенством статистического учета, что требует поиска альтернативных подходов. О них будет подробнее сказано в следующем разделе.

С полной версией текста можно ознакомиться на сайте журнала. 

Введение

Крайний Север привлекает все большее внимание как территория, богатая природными ресурсами и способная поддержать глобальный экономический рост. Однако развитие ресурсной экономики создает проблемы для долгосрочного устойчивого развития местных сообществ Крайнего Севера на основе доходов от этих ресурсов. Согласно ежегодному отчету о социально-экономическом и инновационном развитии северных регионов Business Index North [2021], местные сообщества в Норвегии, Швеции, на северных территориях Финляндии, а также в некоторых регионах России страдают от двух общих противоречивых тенденций: стабильный экономический рост и одновременно сокращение численности населения, особенно молодежи. Депопуляция ставит под вопрос обеспечение будущего благополучия местных сообществ. Еще одна важная особенность северной экономики, фиксируемая отчетом Business Index North, — это низкий инновационный потенциал северных регионов, где уровень инноваций ниже, чем в сред-нем в каждой из четырех указанных стран. Традиционные отрасли Крайнего Севера теряют позиции в экономике и не замещаются ориентированными на будущее сервисно-ориентированными отраслями. При нынешних темпах депопуляции и пониженном инновационном потенциале оценка долгосрочного устойчивого развития Крайнего Севера весьма пессимистична.

Одной из ключевых проблем для устойчивого развития северных регионов и городов является так называемый парадокс управления (governance paradox). Он указывает на противоречие между риторикой национальных и наднациональных политических документов и заявлений официальных лиц, подчеркивающей важность учета интересов местных сообществ, и реальными паттернами развития экономики Крайнего Севера [Bourmistrovetal., 2017]. Риторически дискурс развития Крайнего Севера все чаще фокусируется на обеспечении локальных интересов с обещанием внимания к ценностям и жизненному укладу населения северных регионов и городов и к обеспечению их устойчивого развития. Помимо политических документов Арктического совета, ключевого глобального объединения северных государств, об этом говорят российская государственная Стратегия развития Арктики, норвежская национальная Стратегия в отношении Крайнего Севера, а также манифесты Всемирного экономического форума в Давосе и многочисленные резолюции форумов и конференций, посвященных Арктике и Северу. Однако реальные управленческие решения об инвестиционных проектах в северных регионах, как правило, принимаются без участия северян — в национальных столицах или штаб-квартирах корпораций, также расположенных в глобальных городах за пределами Крайнего Севера [Khodachek, 2019]. Исторически сложившаяся структура добывающих производств на Крайнем Севере не предполагает вовлечения местных сообществ, в результате чего большая часть создаваемой добавленной стоимости выводится из северных регионов [Huskey, Southcott, 2013]. Получается парадоксальная ситуация: в политических документах и инвестиционных стратегиях глобальных корпораций Крайний Север чаще всего ассоциируется с богатыми природными ресурсами и безграничными возможностями для будущего развития, однако на местном уровне наблюдается нехватка ресурсов и сервисно-ориентированных инфраструктур [Tennbergetal., 2014].

В данном исследовании рассматривается возможность разрешения этого парадокса управления при помощи механизмов вовлечения заинтересованных сторон в принятие решений о развитии урбанизированных территорий Крайнего Севера. Такие механизмы известны в исследовательской литературе как «управление через вовлечение» (participatory governance) [Fung, 2015]. Предполагается, что именно вовлечение местных сообществ в управление может стать решением проблемы экономической, экологической и социальной устойчивости урбанизированных территорий [Torfing, Triantafillou, 2016] и, следовательно, обеспечить долгосрочное устойчивое развитие в северных регионах и городах.

В последние годы в северных сообществах наметилась тенденция: развиваются местные инициативы по вовлечению горожан через применение информационно-коммуникационных технологий (ИКТ). В связи с растущим уровнем цифровизации все чаще обсуждается применение концепции умного города для устойчивого развития Крайнего Севера (например, Будё и Тромсё в Норвегии, Кируна в Швеции, Оулу в Финляндии, Анадырь, Норильск и Салехард в России). Универсального определения умного города не существует, однако его часто описывают как город, где инвестиции в человеческий и социальный капитал, а также традиционную (транспортную) и современную ИКТ-инфраструктуру способствуют устойчивому экономическому росту и высокому качеству жизни при разумном управлении природными ресурсами через вовлечение горожан. Основная проблема, с которой сталкиваются как теоретики, так и практики при имплементации концепции умного города, — это сложность изменения модели социальных отношений при переходе от иерархической модели управления городом к распределенному принятию решений с участием горожан на основе цифровых технологий вовлечения.

Идея умного города, реализованная с участием местных заинтересованных сторон, действительно может рассматриваться как решение проблем устойчивого развития Крайнего Севера, частью которого является более активное участие заинтересованных сторон в принятии решений на местном уровне. Растущее использование ИКТ и концепции умных городов (и регионов) открывают новые области для социальных инноваций, особенно когда речь идет о разработке новых практик вовлечения горожан на Крайнем Севере. Несмотря на рост числа примеров практического применения технологий умного города на Крайнем Севере, литература недостаточно глубоко анализирует роль практик вовлечения горожан в этих инициативах, а также их потенциальный вклад в решение парадокса управления и улучшение устойчивого развития северных городов и регионов.

Вместе с тем критики концепции вовлечения говорят о том, что природа механизмов участия не столь тривиальна и есть риски негативных последствий, если пытаться копировать эти практики без учета характера местных политических и институциональных контекстов [Aleksandrovetal., 2018; Célérier, CuencaBotey, 2015]. Аналогичные опасения связаны с местом и ролью механизмов вовлечения в концепции умного города. Эта концепция не всегда подразумевает участие местных заинтересованных сторон, поскольку может быть реализована не только «снизу вверх» с использованием механизмов вовлечения, но и по принципу «сверху вниз», который создает предпосылки для еще большего ущемления интересов горожан в долгосрочной перспективе [Grossi, Pianezzi, 2017].

Последовательно критикуя пренебрежение ценностью участия горожан в имплементации концепции умного города, Джузеппе Гросси [Гросси, 2019] абсолютизирует важность механизмов вовлечения и, отсылая нас к античной демократии, предлагает рассматривать умный город как виртуальную агору. Будучи основаны на республиканских принципах, механизмы вовлечения горожан фактически дублируют и поддерживают традиционные институты представительной демократии, создавая второй контур социальной устойчивости. Однако практики вовлечения жизнеспособны и там, где ситуация с демократией затруднительна, например в авторитарных режимах, где пользу в них находят не только горожане и городские активисты, а также представители верхних уровней бюрократической иерархии [Шилов, 2018]. Опыт реализации проектов создания комфортной городской среды с вовлечением граждан свидетельствует, что чувство причастности и ощущение принадлежности, которые формируются при участии в трансформации города, превращают абстрактное и обезличенное городское пространство в конкретное и осмысленное место, наделенное эмоциональными и смысловыми связями, что, в свою очередь, отсылает нас к гуманистической парадигме в географии [Tuan, 1974; 1977]. Такой опыт может создавать предпосылки для доверия и сплоченности горожан, формирует сообщество как элемент социально-гуманитарной инфраструктуры города.

Однако Крайний Север стал пространством доверия задолго до появления умных городов. Дискретность освоенности ледяных пустынь заставляет ценить каждую встречу, взвешивать каждое слово, бережно относиться к своим мыслям. У Крайнего Севера уже давно есть собственная идентичность — Север не даст выжить в одиночку и вытолкнет чужака, пришедшего с недобрыми намерениями. Таким образом, применение умных технологий на Крайнем Севере — это своего рода лакмусовая бумажка для концепции умного города, тест на осознанность и способность мыслить за пределами личных обывательских, корпоративных коммерческих или государственных геополитических интересов. Северные проекты умных городов могут стать новой моделью жизни и деятельности для всей планеты, а могут воспроизвести в еще более уродливых формах все пороки корпоративного или государственного (разница, похоже, невелика) капитализма, опирающегося на технологии цифрового контроля [Ходачек, 2019].

В этой статье представлены результаты сравнительного анализа развития «умных» инициатив в четырех северных городах Норвегии и России: Архангельске, Будё, Мурманске и Тромсё. Авторы поставили перед собой цель выявить особенности устойчивого развития северных урбанизированных территорий, связанные с применением технологий умного города, а также ценные городские практики, перспективные с точки зрения возможного применения в городах России. Теоретическая рамка статьи основана на выделении двух аналитических измерений или подходов к пониманию умного города: техно-центричного и человеко-центричного. Человеко-центричный подход предполагает активную роль горожан, реализуемую через механизмы участия и вовлечения. В своей эмпирической части исследование основано на качественном анализе материалов интернет-СМИ за период 2017–2019 годов. Этот анализ позволяет сконструировать нарративы об «умных» инициативах для каждого из рассматриваемых городов.

Результаты сравнения показывают ключевые контекстуальные отличия в подходах к созданию умных городов. Выбранные для анализа города Норвегии Будё и Тромсё тяготеют к человеко-центричному подходу, в то время как рассматриваемые российские города Архангельск и Мурманск — к техно-центричному. Среди перспективных человеко-центричных городских практик, потенциально применимых в России, можно выделить реализованные в городе Будё «городские лаборатории» (citizen lab), совмещающие в себе возможности онлайн- и офлайн-во-влечения, а также практики геймификации (игрового вовлечения) в транспортном приложении.

Теоретическая рамка: техно-центричный и человеко-центричный подход к пониманию умного города

Исследователи выделяют два направления концептуализации умного города: техно-центричное и холистическое, то есть восприятие умного города как целостного и неделимого комплексного феномена [Moraetal., 2017]. Также различают техно-центричный и эмерджентный подходы к пониманию умного города [Grossietal.,2020]. При техно-центричном подходе до-минирует фокус на технологии: горожане рассматриваются как потребители сервисов умного города, предоставляемых технократами-управленцами преимущественно в цифровом виде. Согласно эмерджентному и холистическому, человеко-центричному подходу, город — это полис, в котором граждане и другие заинтересованные стороны (бизнес, государственные предприятия и организации, общественные объединения, экспертное сообщество) являются не только объектом принятия решений, но и его активными субъектами, включенными в строительство умного города [Grossietal., 2020]. Особенностью эмерджентного подхода является непосредственное участие горожан не только в распределении городских бюджетов или в формировании городской среды, но и в определении стратегических направлений развития умных технологий и умного города как комплексного субъекта, объединяющего разные заинтересованные стороны.

В данной работе мы используем двухчастную рамку, разработанную на основе интеграции описанных выше подходов, и говорим о техно-центричном и человеко-центричном понимании концепции умного города. Фокус на человеко-центричном подходе позволяет посмотреть на концепцию умного города как на двигатель общественного развития, имеющий в своей основе противоречие. С одной стороны, с помощью технологий умный город исключает воздействие человеческого фактора на городские инфраструктуры, а с другой — усиливает влияние человека на развитие города через механизмы прямого вовлечения, в том числе основанные на технологиях.

Методология и метод

Для этой работы были проанализированы имеющиеся немногочисленные эмпирические исследования по умным городам на Крайнем Севере. Помимо единственной англоязычной публикации, предлагающей сравнение трех городов США, Норвегии и Финляндии сквозь призму шести измерений умного города [Raspotniketal., 2020], мы обнаружили публикацию об умных городах Северной Норвегии на норвежском языке, в которой, однако, использовалась рамочная методология, целиком удовлетворяющая задачам нашего исследования [Dybtsyna, Aleksandrov, 2020]. Авторы этой статьи, используя различные критерии сравнения, ранжируют умные города в зависимости от доминирования техно-центричного или человеко-центричного подходов. В результате анализа данных публикаций мы выявили два норвежских города (Будё и Тромсё), которые наиболее интересны с точки зрения изучения городских практик вовлечения в развитие технологий умного города. Только эти два норвежских города были определены [Dybtsyna, Aleksandrov,2020] как города эмерджентной перспективы в соответствии с классификацией Гросси [Grossietal.,2020]. С Будё и Тромсё связано наибольшее количество публикаций по тематике умного города в регионе Северной Норвегии. В нашем исследовании мы предлагаем расширить проведенный кейс-анализ [Raspotniketal., 2020; Dybtsyna, Aleksandrov, 2020] и сопоставить норвежские города Будё и Тромсё с двумя крупнейшими и самыми населенными городами Арктической зоны РФ, Мурманском и Архангельском, опираясь на академические публикации, а также публичный дискурс об умном городе региональных СМИ.

Исследование опирается на сравнительный анализ кейсов [Knight, 2001]. Описание четырех кейсов мы конструируем на основе эмпирических данных, собранных авторами в ходе научного проекта SMARTNORTH. Работа с ними позволяет ознакомиться со спецификой и особенностями ситуации в разных городах, с разных сторон рассмотреть предпосылки и возможности формирования умных городов. Их описание включает в себя анализ экономико-географического положения городов, а также актуальных первичных (материалы онлайн- и офлайн-СМИ) и вторичных (научных публикаций) данных.

Кейсы анализируются по шести векторам развития умного города, выделенным Патрицией Ломбарди [Lombardietal., 2012; Huovilaetal., 2019]. Это умная энергетика, умные люди, умное управление, умная мобильность, умная окружающая среда и умное жилье. Эти критерии вы-делены в соответствии с распространенным в литературе пониманием умного и устойчивого города в Арктике как города, быстро растущего и использующего все доступные ресурсы для улучшения качества жизни жителей и повышения энергетической эффективности. Согласно идеологии устойчивого развития, спрос на любого рода технологии, наносящие ущерб окружающей среде, должен сокращаться, так как умный город опирается на инновационную экономику, активно внедряющую «зеленые» технологии и развитые демократические институты [Garau, Pavan, 2018, p. 4]. В случаях ограниченности или недоступности информации мы дополнительно привлекали нормативно-правовые документы, официальные источники и иную литературу, связанную с развитием арктических городов, чтобы восполнить нехватку данных.

Важно, что сопоставление арктических городов между собой уместно в силу исторически низкой численности населения и высокой доли добывающих отраслей в валовом продукте. Анализ регионов показывает, что арктические территории минуют так называемую «третью волну Кондратьева» [Грицай, Иоффе, Трейвиш, 1991] и строят современные сферы услуг, информационных технологий и биоинженерии, пропуская стадию формирования обрабатывающей промышленности. Также в Арктике очень ограничены возможности развития сельского хозяйства, из-за чего формируется специфический сельскохозяйственный профиль, связанный пре-мущественно с рыболовством в городах и оленеводством за пределами урбанизированных территорий. В силу этого в анализируемых арктических городах сильна традиционная ориентация на развитие рыболовства [Galustov, Khodachek, 2021].

С полной версией текста можно ознакомиться на сайте журнала.