#36 Театроград

Тема: Театроград
Год: 2021
ISSN: 1994-9367
Язык: Русский

На самом деле, возвращение в город было неизбежным. Кавафис был прав. Выйдя из города, мы уносили его с собой. Теперь же, вновь вступив в его стены, мы смотрим и видим иначе – через призму полученного опыта, немного отстраненно. Или это он сам изменился, пока мы скитались в поисках дезурбанистической утопии (см.: «Проект Балтия», № 35 – «Исход»)? Точнее будет сказать, что за необычно долгое время подготовки нового выпуска трансформировался весь мир. Глобалистская мечта о мире без границ разбилась о пандемическую (и тоже глобальную) регуляцию и запуск биоконтроля. Уже привычные герои городов – туристы – испарились, зато рядовые жители вынуждены следовать новым, иногда весьма странным правилам.

В номере

Заметки об обществе и некоторых петербургских пространствах

В центре современного города – сцена. Сцена – то же, что общественное пространство. самый востребованный формат урбаниста и активного горожанина. Место, где он или она обмениваются информацией. Оставаясь в маске. Общественные пространства нельзя назвать площадями в старом понимании. Они могут накладываться на площади, как и на любые другие контексты. Однако не все подобные «сцены» инородны окружению. Порой архитекторы создают абсолютно уникальные среды, не теряющие связь с genius loci, но способные предложить горожанину какое-то уникальное в плане ощущения zeitgeist «место действия», никого не оставляющее равнодушным. А иногда в роли актора может выступить и сама архитектура, будто бы привнося в реальность элементы иных, сказочных миров.

Текст: Лиза Стрижова

Образ города, возникающий в сознании, формируется в числе прочего как совокупность впечатлений от сценариев пользования. Пандемия показала, как могут меняться городские сценарии. Древние греки не имели права в обычный день пройтись по дороге процессий, ведущей в афинский Акрополь. Мы же не вправе зайти без маски в метро, притом, что путь в подземку для нас может быть не менее сакрален. Реализация сценарных схем жителями города рождает метафору горожанина как артиста.

Устойчивый образ города-театра распространен и в художественной литературе, и в трудах теоретиков. Вячеслав Глазычев в книге «Мир архитектуры» писал, что подлинная архитектура «имеет свою неповторимую индивидуальность, свой характер, наподобие героя литературного произведения. А город можно сравнить с самим произведением – романом или пьесой, где сложно взаимодействуют десятки, сотни, а то и тысячи таких архитектурных героев». Для Джейн Джекобс главные герои в городе – люди, создающие сложный порядок уличной жизни: «Напрашивается причудливое сравнение его с <…> изощренным балетом, в котором все танцоры и ансамбли имеют свои особые роли, неким чудесным образом подкрепляющие друг друга и складывающиеся в упорядоченное целое». Потребность в зрелищах трансформировалась, сейчас площадной театр не столь буквален и тем не менее неистребим – городское общественное пространство легко сравнить со сценой. В зависимости от размера и пространственной организации эти сцены бывают камерными или, напротив, большими.

Проектирование современных общественных пространств не обходится без спектакулярности: в приличном месте всегда будут предусмотрены разные сценарии использования для всевозможных групп посетителей, зрелищные маркеры, площадки для самопрезентации. В архитектурную деятельность проникают и черты иммерсивного перформанса, поскольку важной частью процесса формирования новых общественных пространств становится соучаствующее проектирование, в которое вовлечены обычные горожане.

В Петербурге к таким территориям относится открывшийся в сентябре 2019 года променад на набережной реки Карповки, созданный по проекту агентства ландшафтной архитектуры «Нескучный сад». Благоустройство набережной разрабатывалось по инициативе группы «Друзья Карповки» с привлечением местных жителей к планированию. Променад представляет собой воплощенный в материале букварь современной урбанистики. Здесь есть все необходимое: велодорожки, скамьи, уединенные места у воды, спортивная и детская площадки, зона выгула собак, общественный огород, качели, интерактивные арт-объекты и амфитеатр. Мощение разных зон различается, в отделке МАФ преобладает дерево, озеленение выполнено в духе wild new wave. На набережной по обе стороны реки еще продолжается благоустройство. Территория открыта круглосуточно и принадлежит городу, что отличает ее от той же Новой Голландии – при наличии аналогий в некоторых дизайнерских приемах. На открывшемся для посетителей участке набережной нет заведений общепита, магазинов и других торговых точек, что как будто разрешает помыслить его непригодным к извлечению прибыли. Впрочем, несмотря на протяженность, место и так перенасыщено активностями.

Волну благоустройства подхватила набережная реки Охты. Участок у ЖК Magnifika проектировали компанияBonava и ландшафтное бюро ARTEZA, другой отрезок набережной (от проспекта Косыгина, 4, до улицы Передовиков, 16) оборудован в рамках проекта «Родной район». Эта часть города совсем не похожа на Петроградскую сторону, однако в оформлении набережной реки Карповки и устройстве набережной реки Охты безнадежно мало различий, в воображении их легко можно поменять местами.

Семантический набор, популярный у приверженцев урбанистического подхода к городскому планированию, мало отличается от проекта к проекту. Хотя must-have любой такой концепции – непременное отображение гения места, гений этот, как правило, теряется среди однообразия приемов территориального планирования. Названный парадокс виден в недавно открывшемся музейно-историческом парке «Остров фортов» в Кронштадте. Проект создан московским бюро Megabudka в коллаборации с петербургской архитектурной мастерской «Чувашев и партнеры». Казалось бы, вот уж где уникальная память места вкупе с сохранившимися постройками должна была сыграть решающую роль. Однако и здесь мы видим тот же набор риторических фигур: интерактивные объекты, качели, детская площадка и веревочный парк, фуд-корт, протяженные скамьи приевшегося дизайна, зона тихого отдыха с дорожками, приподнятыми на сваях. И без того очевидная близость к морю подчеркивается объектами в виде парусов, корабля, лодок, маяка, элементов оснащения судов и т. д. И хотя комплекс еще несколько лет будет разрабатываться, уже сейчас ясно, что первостепенное значение имеет раскрытие туристического потенциала территории.

Феномен туризма в парадигме развития города амбивалентен. С одной стороны, в туристическое место легче привлечь средства и создать там выдающуюся архитектуру или дизайн, с другой – именно туризм делает город территорией отчуждения, где потребляются и производятся плоские нарративы и стандартные, предсказуемые образы. Если туризм приоритизируется, то метафора города-театра обретает материальность и влечет за собой мистификацию, обман. Так появляется постановочная аутентичность: «Такое пространство можно назвать декорацией, туристической средой или просто постановкой – в зависимости от того, насколько намеренно представление было подготовлено для туристов». Границы подлинности очерчены в Никольских рядах и «Третьем месте», открывшихся летом 2020 года.

Реконструкция Никольского рынка выполнена по проекту бюро «Литейная часть – 91». Здание рынка практически полностью восстановлено из современных материалов, в нем расположились гостиницы и ресторан, а общественное пространство в формате pop-up функционирует во дворе Никольских рядов. В летние месяцы посетители наслаждались предложениями фуд-корта и временных ярмарок, могли с комфортом разместиться на скамейках, качелях, газоне, в зоне коворкинга, устроенной на ступенях. Это был бы типичный скудный набор урбанистических тропов, если бы не инсталляция архитектурного бюро KATARSIS – вращающаяся триумфальная арка. Арка одновременно является и художественным, и функциональным объектом: она и карусель, и сцена, и видовой экран, и композиционная доминанта. Как отметил Владимир Фролов, «стереотип о несовместимости исторического и современного разрушен», инсталляция удивительно актуальна и уместна.


Двор особняка Лопухиных – Нарышкиных чудесным образом превратился в «Третье место», общественное пространство с террасами, песчаным пляжем, кафе. Дизайн разработало DA bureau, оно же продолжит заниматься зданием, история восстановления которого только начинается. В «Третьем месте» также есть арт-объект; он, как и в случае с Никольскими рядами, сделан в виде арки, на ней закреплена светящаяся надпись «Страшновато». Автор инсталляции – художница Алина Глазун. Атмосфера пространства – декаданс с надеждой на будущее. В руинированное здание деликатно внедрены элементы, комплементарные архитектуре: растения, легкая мебель, искусство, песок. Пока что здесь нет четких ограничений по формам досуга, из еды предлагают только устрицы и шампанское, но в будущем планируют открыть гостиницу, рестораны, креативный кластер, лекторий и пр. Сейчас красота подлинной архитектуры упадка подчеркнута современным дизайном, который очевидным образом создает театральные декорации. Микс из подсветки синтетического цвета, металлической сетки, полиэтиленовой пленки декоративен и не претендует на монументальность.

Название пространства на Литейном проспекте недвусмысленно отсылает к концепции Рэя Ольденбурга «Третье место». В отличие от дома и работы (первых двух мест), третьим местам отводится роль общественного центра с возможностью неформальных, добровольных встреч и новых социальных контактов. Создается впечатление, что чем гибче пространство, тем больше форм взаимодействия там может происходить.

Одна из таких постоянно преобразующихся территорий – общественно-деловое пространство «Севкабель Порт» на Васильевском острове. За его визуальный облик отвечает архитектурное бюро «ХВОЯ». О первых этапах модернизации территории бывшего кабельного производства рассказывалось в журнале «Проект Балтия» (№ 33). «Севкабель» постоянно меняется: на одной и той же площадке летом может находиться сцена фестиваля Present Perfect, а зимой открывается каток. Территория также выступает экспозиционным пространством, где арт-объекты сменяют друг друга, как, например, часть проекта «33 знака», или становятся главными экспонатами, как «Тесла» – гигантский генератор постоянного тока. Возможно, именно благодаря влиянию «Севкабеля» команда Roots United открыла музыкальный двор К-30 на территории кожевенного производства имени А. Н. Радищева. Это была культурная точка в формате pop-up, комбинированная из морских контейнеров и террас под прозрачной крышей и сделанная по проекту бюро RHIZOME. Силуэт К-30 повторял очертания старинного производственного корпуса с декоративным аркатурным поясом, на фасад которого художник Артем Стефанов внедрил яркий мурал. В общем, на Кожевенной линии временное стало постоянным, но за сменой декораций видны и более существенные изменения.

Чем более предзаданы действия посетителя какого-либо публичного места, тем сильнее оно коррелирует с теориями, в которых спектакль обусловливает социальную жизнь. В социологической драматургии Ирвинга Гофмана индивидуальность человека детерминирована временем, местом и аудиторией, то есть набором исполняемых им ролей. Гофману в каком-то смысле вторит философ Ги Де     бор, у которого спектакль/зрелище – продукт, товар, производимый социальным взаимодействием и приравненный к Абсолюту. В свете этих воззрений публичное пространство действительно является сценой, где практически не остается места для импровизации. В наиболее радикальном изводе идеальный конструкт общественного пространства – внутренний тюремный дворик, там расписаны все возможные партии и весьма функционален дизайн.

Но публичное пространство – скорее арена общественных отношений, а не просто место раздачи хлеба и демонстрации зрелищ (хотя оно не сразу стало агорой и сперва предназначалось для рыночной торговли). Площадь сегодня – одно из самых противоречивых пространств; может показаться, что даже на Дворцовой не хватает скамеек и качелей, ведь, замечает Оуэн Хазерли, большинство площадей ныне считаются градостроительными ошибками и категорически несовременны. Говоря о Невском проспекте и Дворцовой площади, он характеризует их как радикально не соответствующие эпохе: «…фантастическая атмосфера этих пространств обладает очарованием, далеким от хаотичного нагромождения капиталистического ландшафта. По сути, это попытка сконструировать пространство, руководствуясь скорее нуждами людей, нежели выгодой. И какими бы бесчеловечными ни казались итоги этой попытки, они дают нам возможность хотя бы приблизительно разглядеть, как могли бы выглядеть города, если бы деньги не играли определяющей роли».

Все-таки публичное пространство – место, где толпа способна осознать себя обществом, увидев свое отражение в глазах индивида. Столкновение подобного рода возможно только в пустом пространстве, вне сценариев пользования и вне бесконечного потребления пищи. Борис Гройс, ссылаясь на Хайдеггера, настаивает на необходимости выстраивания вакуума публичного пространства и на роли архитектора как создателя пустоты и антиархитектуры. Гройс также отмечает, что сегодняшние публичные пространства конструируются не архитектурными средствами, а медиа и туризмом, при этом «архитектура и дизайн разворачиваются в новую сторону (и архитектура здесь, на самом деле, является частью дизайна) – в сторону аутентичности и честности, а не создания пространств для Versammlung (собраний)». Эстетизация бытия вместо его политизации возвращает нас к концепции общественного пространства как сцены, а не форума. При этом метафора здесь работает не просто в качестве поэтического сравнения, но как формула для создания реальных действующих мест. Может быть, вслед за Сьюзен Сонтаг архитекторам нужно заявить протест против интерпретации? Ведь именно вследствие разворачивания метафоры публичное пространство становится местом разыгрывания ролей, в то время как его истинное предназначение оказывается низведено до примитивного уровня.

Архитектор, создающий общественное пространство, волен воспользоваться и сценарным (урбанистическим) подходом, и архитектурным (акт художественного высказывания). Оба метода способны оформить публичное пространство, но создать его по-настоящему может только общество. «“Жизнь”, которую человек должен вести, всегда является социальной жизнью, включающей нас в более широкий социальный, экономический и инфраструктурный мир, – он больше нашей точки зрения и локальной модальности этического вопрошания от первого лица». Сила волеизъявления способна переиначить любой городской объект, политизировать даже не приспособленное для собраний место. Архитектору же останется только выбрать сторону.

Услышать город. Интервью с Вадимом Спиридоновым

Петербург сформирован в дореволюционную эпоху. Его уникальный характер и особый дух места сохранялся и охранялся на протяжении всего советского периода ленинградской архитектурной школой, которая в целом руководствовалась идеей не навредить контексту. Современный глобальный урбанизм с его порой упрощенными подходами к дизайну стал вызовом для здешней пространственной традиции. Одна из ключевых фигур в благоустройстве второй столицы России в постсоветский период – Вадим Спиридонов, руководитель «Архитектурной мастерской ТРИ». «Проект Балтия» расспросил архитектора о принципах работы с историческими районами, о том, насколько опасны для Северной Венеции современные стандарты благоустройства, и о том, что такое петербургский стиль.

Текст: Владимир Фролов

В конце советской эпохи стали развивать так называемый средовой подход в архитектуре и градостроительстве. В архитектуре Ленинграда царили контекстуальность, уместность. Насколько ценны были наработки того времени?

Я не очень согласен, что понятие благоустройства среды тогда расцветало. Если мы говорим о Ленинграде, то центр оставался центром и продолжал тихонечко разваливаться, а о благоустройстве можно было говорить только в новых районах, но и там это шло по минимуму. Насколько я помню, 1970–1980-е – это лишь набивные и асфальтированные дорожки, газоны, минимальная уличная мебель. У кооперативных домов сами жители выходили и сажали растения на субботниках. То есть такого осознанного подхода, как сейчас, не было. Возможно, я ошибаюсь.

Советская власть создавала своего рода общественные пространства, например в рамках плана монументальной пропаганды: благоустройство осуществлялось в комплексе с объектами искусства…

В 1980-х финансирование было, естественно, бюджетное. И в бюджете любого города был заложен процент на монументальное искусство. Причем при возведении даже промышленного объекта. Туда изначально закладывались деньги на «монументальную пропаганду». И процент был приличный: если мне не изменяет память, два процента от стоимости объекта.

Интересно, что в странах Балтии и в Финляндии, насколько я знаю, сейчас закладывается один процент на арт-объект.

Вот видите. А у нас сейчас, похоже, ничего не закладывается, насколько я понимаю. Впрочем, все зависит от заказчика.

На ваш взгляд, к этому имеет смысл вернуться?

Законодательно?

На Западе это существует в рамках капиталистической системы; значит, это возможно и тут.

Скорее всего, да, хотя не все, что делается на Западе, возможно у нас. Сейчас существует две программы в городе: первая – «Комфортная среда» (жилые дворы, скверики при домах); а вторая связана с так называемыми ЗНОП (зеленые насаждения общего пользования). Это разное финансирование, но то и другое – бюджет. Существуют и программы финансирования школ, куда также входит благоустройство.

Значит, в принципе понятно, где мы могли бы вернуться к подобной практике. В любом случае мы видим, что в постсоветской системе комплексный подход к городской среде был утрачен. С другой стороны, появилась некая свобода работы с городом, в том числе и с историческими районами. Если взять монументальную пластику, то в среду стали возвращаться дореволюционные персонажи: статуи полицейского, фотографа, пожарника и т. д. Все эти фигуры – характерные типажи дореволюционного, «буржуазного» Петербурга.

Да. Это был немного хаотичный поиск без определенной структуры. Например, я искал какую-то интонацию в мощении, созвучную городу. Главное для меня было – не испортить. И самой большой оказалась похвала, когда мы делали транспортную составляющую стрелки Васильевского острова. Мы завершили работы, мимо проходила пожилая пара, и женщина воскликнула: «Господи, а что они тут сделали? Вроде ничего и не поменялось». Для меня это было достижением. Не обязательно воспроизводить всё в старой форме, но надо попасть в масштаб, в определенный ритм, цвет. Можно и попытаться нарисовать как бы старое. Не полностью скопировать, а использовать приемы. Раньше умели рисовать, сейчас – не очень. Виртуозом был Владимир Васильковский, которому в 2021 году исполнилось бы 100 лет. Он вне времени. Мы с ним работали и над парком 300-летия. К сожалению, ансамбль, заложенный в 1995 году, не был завершен. Например, осталась нереализованной задумка скульптурной композиции – Петр разговаривает с Нептуном. Идея всего парка была – борьба двух стихий: воды и суши (камня). И камень (Петр) отвоевывает у воды территорию.

Для среды Петербурга вообще характерна «населенность» не то литературными, не то театральными персонажами. Главный герой города – Медный всадник. В 1990-х возникает и новый образ Петра – шемякинский. Сидящая статуя в Петропавловской крепости до сих пор вызывает дискуссии.

Если мы говорим об этой скульптуре Петра – она не случайно у кого-то вызывает нарекания. Например, фотограф не вызывает: вот шляпа, вот фотоаппарат, но нет мысли. А Петр – другое. С моей точки зрения, здесь есть как раз понимание мелодии Петербурга, мифа. Гораздо важнее, чтобы появились не городовые, а нечто мифическое, например сфинксы…

В конце 1990-х годов вы работали над архитектурным решением памятника Достоевскому скульптора Любови Холиной на Большой Московской. Фигура писателя становится частью среды, но, в отличие от фотографов и городовых, это все же именно монумент, доминанта – часть градостроительного контекста.

Выбор места – очень сложный процесс. На тот момент памятник уже был готов. И думали, куда его поставить, он должен был попасть в среду. Решили, что будет уместно расположить его рядом с Музеем Достоевского, посередине шикарной липовой аллеи на Большой Московской. И так получилось, когда мы поставили памятник, что аллею памятник и начинал. Сейчас, к сожалению, памятник перестал работать, поскольку пространство изменилось. Липы вырубили, центральная симметрия композиции была нарушена. Теперь там пространство такое: вот урна, вот фонарь, вот Достоевский, вот скамейка… Такой пересчет. Мне больно это видеть. Среда развалилась.


Конец 1990-х – начало 2000-х – период активной подготовки к 300-летнему юбилею города. Вы активно участвовали в процессе, по сути – первой попытке комплексно переосмыслить среду в постсоветский период.

Безусловно. Можно даже говорить о том, что если бы не было юбилея, то все «поехало» бы по-другому. Мой первый объект того периода – Адмиралтейский проспект. Было тогда колоссальное сопротивление граниту со стороны чиновников. И дело не в деньгах. Приходилось всех убеждать, что именно гранит – питерская материя. До того в моде была бетонная плитка, и были лоббисты, которые ее продвигали и т. д. Но каким-то чудом удалось отстоять гранит. Помог заместитель председателя КГА Виталий Николаевич Зенцов, который поверил нам и «с разорванной тельняшкой на груди» доказывал в Смольном, как должно быть.

Итак, была советская эпоха, потом 1990-е и начало 2000-х – перед 300-летием – период поиска и возвращения к чему-то утраченному, к тому, что не умещалось в советскую систему. Попытка создать атмосферу и нащупать дух места. У вас есть какая-то своя теория, своя формулировка метода, которым вы пользовались?

Нет, формулировки такой у меня нет. Всё на уровне чувств. Только ощущения где-то внутри: получилось или не получилось. Если брать период подготовки к 300-летию, то это Невский проспект, стрелка Васильевского острова, Адмиралтейский проспект, памятник Достоевскому и Мойка, 12 (Музей Пушкина). Но действительно, у нас получилась своя школа. Не обязательно академическая. Скорее ленинградская, что ли. Это довольно аскетичная школа. Такая нейтральная линия, без позерства – «вот, смотрите, какой я замечательный».

Например, когда мы делали Невский проспект, задача состояла прежде всего в решении мощения тротуаров. Хотелось, чтобы рисунок мощения запоминался, сделать средовые элементы так, чтобы сразу было понятно: это – Невский проспект. И нужно было задать ритм пространству. Попасть в шаг человека. Была большая работа и с опорами фонарей: конечно, мы ее вели, отталкиваясь от образа старого петербургского фонаря.

Сегодня тема городской среды оказалась фактически в центре внимания. Причем обустройство улиц, общественных пространств идет во всем мире с очень серьезной пиар-поддержкой. В Москве этим занимается институт «Стрелка». Основная концепция здесь – комфорт. И это сильно отличается от идеи создания атмосферы, которая бы возрождала дух места, поддерживала контекст. Как эта новая парадигма влияет на Петербург?

На наш город, думаю, она пока минимально повлияла, но всё еще впереди.

Каковы, на ваш взгляд, составляющие новой программы?

Основная составляющая – на самом деле – деньги. А в вашем вопросе сам ответ и содержится. Главный лозунг сегодня – комфорт. Но комфортно может быть в разных стилистических и средовых условиях. На упавшем дереве на берегу озера тоже может быть очень комфортно. Поэтому, с моей точки зрения, приведение всего к общему знаменателю – ошибка. У каждого города (извините за высокопарность) своя мелодия. И главная задача архитектора – ее услышать, как бы подыграть ей, при этом сохраняя условия комфорта. Вот мы работали в Новгороде.

Совершенно другой город, там такой простор… Надо думать, чувствовать, какой материал использовать: гранит или больше дерева. Поэтому в каждом новом проекте, в новом городе – всё другое, по-новому всё переживаешь. Всегда что-то ищешь. Невозможно вот так просто достать из кармана образец и сказать: я уже 150 таких объектов сделал – и тут сделаю.

Коллеги из Москвы пишут целые тома стандартов по благоустройству, пытаются всё прописать. Имеет ли это смысл?

Имеет смысл только как нормативная база. Как художественная составляющая, я считаю, нет.

Но можно ли научиться «чувству города», о котором вы говорите?

Не знаю, как можно научиться профессионально. У кого-то оно может возникнуть само. Вообще, как научиться писать стихи? Пойти в Литературный институт? Нет гарантии. Я считаю, нужно полюбить. Это больно, но иначе никак. Дело не столько в ремесле, сколько в чувстве…

Как вы относитесь к термину «петербургский стиль» и что вы сами под этим понимаете? Нужный ли это термин?

С моей точки зрения, ненужный. Даже вредный и забивающий голову. Что значит «петербургский стиль»? Петербургский стиль – это сам Петербург, а он очень разный. И если вставать на рельсы искусствоведческой науки, то существует определенное количество стилей и временных периодов. Каждый стиль имеет определение. Конкретный период развития общества и создает свой стиль. Поэтому «петербургский стиль» – это что-то неправильное, неточное, неконкретное. И, не понимая смысла словосочетания, им везде прикрываются. Это удобное объяснение всему. Вот мы с вами уже говорили: дух Петербурга, настроение Петербурга… такие термины я понимаю. Дух и настроение могут складываться из разных стилей. Смешение стилей – оно и дает определенный дух. Но не стиль.

Мы не хранили городскую среду в советский период. И сейчас не храним. В связи с этим я относился бы к среде гораздо бережнее, модернизировал бы ее только в том случае, если возникает какая-то необходимость с точки зрения технологий, функции.

Согласитесь, что когда мы поддерживаем что-то, бережем, то необходимость сохранения не так очевидна. Какова цель изменения среды? Цель должна быть оправданной и не должна сводиться к простому зарабатыванию денег.

Еще есть мнение, что не надо сохранять петербургский дух, зачем из города делать музей, город должен развиваться. «Миф о культурном Петербурге работает против Петербурга», – утверждали, например, в газете, которую выпустила «Стрелка». Как вы относитесь к теме города-музея?

Хорошо отношусь. Правда, не всегда понимаю, что это. Где-то огорожены тротуары, и там ходить нельзя, поскольку там Пушкин ходил… Что такое город-музей? Разобрать дома на Невском проспекте и построить новые? Я против этого! Другое дело, можно говорить о пешеходных и транспортных потоках и в связи с этим об изменении среды. Сейчас бездумная организация пешеходных зон. Вот об этом можно и говорить, вот это и организовывать.

Что вы думаете о создании «общественных пространств» по всему миру, в том числе уже и у нас? Яркий пример, конечно, Новая Голландия.

По-моему, это – симпатичное место для пребывания людей. И стилистически мне очень нравится.

Как построить систему работы с городским пространством, чтобы не допускать подобных неудач?

Начать надо, конечно, с законодательной базы. Менять статьи, где много ляпов и несуразиц. Законодательную базу привести в соответствие с методикой проектирования, которая давно существует. И, безусловно, грамотное финансирование. Весь оркестр должен играть под руководством грамотного дирижера. Прежде всего нужно, чтобы была определена градостроительная политика. Чтобы было понятно, какой город мы строим. И отсюда уже можно будет вывести тот или иной способ работы со средой.

«Зима в Никольских». Временное благоустройство комплекса «Никольские ряды», Санкт-Петербург

Самая высокая в Петербурге катальная гора и смотровая башня в историческом районе города: несомненно, среди новогодних аттракционов Северной столицы главным событием этой зимы стали Никольские ряды. На проект стоит обратить внимание отнюдь не только из-за удачной развлекательной программы (о которой чуть ниже): подчеркнем, что, несмотря на временный характер объектов, созданных KATARSIS Architects, мы можем говорить о них прежде всего как об архитектуре, отвечающей требованиям витрувианской триады. И более того – как об архитектурном ансамбле, словно по учебнику отличающемся художественной целостностью, гармоничностью и раскрывающем тему синтеза искусств. Вы спросите: не слишком ли самонадеянно вторгаться во двор памятника классицизма пусть и некапитальными, но весьма приметными постройками? Нет, если делать это с умом.

Текст: Марина Никифорова

Самая высокая в Петербурге катальная гора и смотровая башня в историческом районе города: несомненно, среди новогодних аттракционов Северной столицы главным событием этой зимы стали Никольские ряды. На проект стоит обратить внимание отнюдь не только из-за удачной развлекательной программы (о которой чуть ниже): подчеркнем, что, несмотря на временный характер объектов, созданных KATARSIS Architects, мы можем говорить о них прежде всего как об архитектуре, отвечающей требованиям витрувианской триады. И более того – как об архитектурном ансамбле, словно по учебнику отличающемся художественной целостностью, гармоничностью и раскрывающем тему синтеза искусств. Вы спросите: не слишком ли самонадеянно вторгаться во двор памятника классицизма пусть и некапитальными, но весьма приметными постройками? Нет, если делать это с умом.

Внутридворовая территория Никольского рынка никогда не пустовала: до середины XIX века здесь находились так называемые железные ряды, где торговали скобяными изделиями. Высотному акценту тоже нашлось местечко: согласно плану 1828 года, по центру двора возвышалась небольшая деревянная часовня. Итак, мы уяснили вопрос о правомерности архитектурных интервенций. Теперь обратимся к их внешнему виду.

Первым делом в глаза бросается столь непопулярная у современных архитекторов симметрия генерального плана комплекса. Известно, что «использование симметричных планов позволяет подчеркнуть родство различных сооружений, принадлежность их к одному обширному архитектурному “сообществу”» – тому самому, к которому относится и само здание Никольских рядов. Сколь бы просто это ни звучало, во многом именно симметрию архитектурного решения стоит благодарить за то, что новые постройки находятся в консонансе с исторической архитектурой. Кроме того, симметрия выстроенных как по линейке аттракционов привносит логическую упорядоченность в праздничную неразбериху. Рациональный характер планировки уравновешивает эмоциональность функции.

Рука об руку с симметрией идет иерархия – еще один важный инструмент в арсенале проектировщика. Так, в двух противоположных концах двора размещены два мощных якорных объекта, две точки притяжения с диаметрально противоположной семантикой: горка означает стремительный спуск, башня – неспешный подъем. Функциональная насыщенность возрастает к дальним оконечностям двора и утихает к середине. Учитывая, что вход и выход расположены по центру, такое распределение основных аттракторов позволяет посетителям равномерно рассредоточиться по территории двора, не обойдя вниманием и зону маркета. Впрочем, центральная «площадь» ансамбля вовсе не пустует: здесь размещается установленная еще летом, но уже не вращающаяся триумфальная арка. Статичность арт-объекта тоже оказалась кстати – направлений-то всего два.

Рассмотрим внимательнее сами сооружения.


Налево пойдешь – с ледяной горы скатишься. Унаследованное от русской крестьянской культуры, катание с ледяных гор стало любимым зимним развлечением сначала в наших городах, а потом захватило не только Европу, но и Америку, трансформировавшись в те самые русские-американские горки, без которых сегодня не может обойтись ни один парк аттракционов. Позаимствовав лучшие черты у современной зарубежной архитектуры, катальная горка вернулась обратно на родину. Посмотришь на горку в Никольских – и подумаешь… нет, не о башенках в китайском стиле, которыми было принято венчать петербургские ледяные горки конца XIX века (азиатские отсылки здесь тоже есть, но в другой части комплекса), а о современном скандинавском зодчестве: дерево, строгая геометрия и минимум отделки.

Направо пойдешь – на башню поднимешься. Впрочем, сначала нужно миновать пропилеи маркета, чья высота повышается по мере приближения к доминирующему объекту. Деревянные «колоннады» поддерживают четырехскатные кровли в духе крестьянской архитектуры где-нибудь в Центральной Европе. Чуть в стороне – обещанные азиатские мотивы: конструкция павильона-сцены – почти прямая визуальная цитата из Кэнго Кумы. Кстати, и сама «призрачная башня», по признанию авторов, посвящается известному японскому мультипликатору Хаяо Миядзаки. Обратим внимание на еще одну очаровательную особенность проекта, на этот раз – ландшафтную. Еловые полянки между аркой и маркетом. Таинственные интимные закутки, где можно спрятаться от шума, суеты и любопытных глаз. У них тоже есть исторический прообраз: издревле по бокам катальных гор в снег втыкали елки – ради украшения.

В итоге – с миру по нитке. Так и создаются ярмарки, не правда ли? Отметим при этом, что «эклектизм» ансамбля отнюдь не броский, не навязчивый. Вопреки очевидной амбициозности задумки, постройки выглядят деликатно и сдержанно. Более того, «интернациональный деревянный модернизм» (назовем его так, даже несмотря на перечисленные выше локальные отсылки) играет роль современного эквивалента классицизма.

В завершение нельзя не сказать, что «Зима в Никольских» интересна не только с архитектурной точки зрения, но и с градостроительной: она обращает внимание и горожан с туристами, и предпринимателей на пока еще не освоенный современной культурно-развлекательной сферой, однако не менее интересный исторический район Петербурга – Коломну (уникальный шанс разглядеть его с высоты птичьего полета предоставила смотровая башня). Кто знает… может быть, коммерческий и архитектурный успех «Зимы в Никольских» позволит благоустройству выйти за пределы двора?

Это может быть вам интересно