Образ города, возникающий в сознании, формируется в числе прочего как совокупность впечатлений от сценариев пользования. Пандемия показала, как могут меняться городские сценарии. Древние греки не имели права в обычный день пройтись по дороге процессий, ведущей в афинский Акрополь. Мы же не вправе зайти без маски в метро, притом, что путь в подземку для нас может быть не менее сакрален. Реализация сценарных схем жителями города рождает метафору горожанина как артиста.
Устойчивый образ города-театра распространен и в художественной литературе, и в трудах теоретиков. Вячеслав Глазычев в книге «Мир архитектуры» писал, что подлинная архитектура «имеет свою неповторимую индивидуальность, свой характер, наподобие героя литературного произведения. А город можно сравнить с самим произведением – романом или пьесой, где сложно взаимодействуют десятки, сотни, а то и тысячи таких архитектурных героев». Для Джейн Джекобс главные герои в городе – люди, создающие сложный порядок уличной жизни: «Напрашивается причудливое сравнение его с <…> изощренным балетом, в котором все танцоры и ансамбли имеют свои особые роли, неким чудесным образом подкрепляющие друг друга и складывающиеся в упорядоченное целое». Потребность в зрелищах трансформировалась, сейчас площадной театр не столь буквален и тем не менее неистребим – городское общественное пространство легко сравнить со сценой. В зависимости от размера и пространственной организации эти сцены бывают камерными или, напротив, большими.
Проектирование современных общественных пространств не обходится без спектакулярности: в приличном месте всегда будут предусмотрены разные сценарии использования для всевозможных групп посетителей, зрелищные маркеры, площадки для самопрезентации. В архитектурную деятельность проникают и черты иммерсивного перформанса, поскольку важной частью процесса формирования новых общественных пространств становится соучаствующее проектирование, в которое вовлечены обычные горожане.
В Петербурге к таким территориям относится открывшийся в сентябре 2019 года променад на набережной реки Карповки, созданный по проекту агентства ландшафтной архитектуры «Нескучный сад». Благоустройство набережной разрабатывалось по инициативе группы «Друзья Карповки» с привлечением местных жителей к планированию. Променад представляет собой воплощенный в материале букварь современной урбанистики. Здесь есть все необходимое: велодорожки, скамьи, уединенные места у воды, спортивная и детская площадки, зона выгула собак, общественный огород, качели, интерактивные арт-объекты и амфитеатр. Мощение разных зон различается, в отделке МАФ преобладает дерево, озеленение выполнено в духе wild new wave. На набережной по обе стороны реки еще продолжается благоустройство. Территория открыта круглосуточно и принадлежит городу, что отличает ее от той же Новой Голландии – при наличии аналогий в некоторых дизайнерских приемах. На открывшемся для посетителей участке набережной нет заведений общепита, магазинов и других торговых точек, что как будто разрешает помыслить его непригодным к извлечению прибыли. Впрочем, несмотря на протяженность, место и так перенасыщено активностями.
Волну благоустройства подхватила набережная реки Охты. Участок у ЖК Magnifika проектировали компанияBonava и ландшафтное бюро ARTEZA, другой отрезок набережной (от проспекта Косыгина, 4, до улицы Передовиков, 16) оборудован в рамках проекта «Родной район». Эта часть города совсем не похожа на Петроградскую сторону, однако в оформлении набережной реки Карповки и устройстве набережной реки Охты безнадежно мало различий, в воображении их легко можно поменять местами.
Семантический набор, популярный у приверженцев урбанистического подхода к городскому планированию, мало отличается от проекта к проекту. Хотя must-have любой такой концепции – непременное отображение гения места, гений этот, как правило, теряется среди однообразия приемов территориального планирования. Названный парадокс виден в недавно открывшемся музейно-историческом парке «Остров фортов» в Кронштадте. Проект создан московским бюро Megabudka в коллаборации с петербургской архитектурной мастерской «Чувашев и партнеры». Казалось бы, вот уж где уникальная память места вкупе с сохранившимися постройками должна была сыграть решающую роль. Однако и здесь мы видим тот же набор риторических фигур: интерактивные объекты, качели, детская площадка и веревочный парк, фуд-корт, протяженные скамьи приевшегося дизайна, зона тихого отдыха с дорожками, приподнятыми на сваях. И без того очевидная близость к морю подчеркивается объектами в виде парусов, корабля, лодок, маяка, элементов оснащения судов и т. д. И хотя комплекс еще несколько лет будет разрабатываться, уже сейчас ясно, что первостепенное значение имеет раскрытие туристического потенциала территории.
Феномен туризма в парадигме развития города амбивалентен. С одной стороны, в туристическое место легче привлечь средства и создать там выдающуюся архитектуру или дизайн, с другой – именно туризм делает город территорией отчуждения, где потребляются и производятся плоские нарративы и стандартные, предсказуемые образы. Если туризм приоритизируется, то метафора города-театра обретает материальность и влечет за собой мистификацию, обман. Так появляется постановочная аутентичность: «Такое пространство можно назвать декорацией, туристической средой или просто постановкой – в зависимости от того, насколько намеренно представление было подготовлено для туристов». Границы подлинности очерчены в Никольских рядах и «Третьем месте», открывшихся летом 2020 года.
Реконструкция Никольского рынка выполнена по проекту бюро «Литейная часть – 91». Здание рынка практически полностью восстановлено из современных материалов, в нем расположились гостиницы и ресторан, а общественное пространство в формате pop-up функционирует во дворе Никольских рядов. В летние месяцы посетители наслаждались предложениями фуд-корта и временных ярмарок, могли с комфортом разместиться на скамейках, качелях, газоне, в зоне коворкинга, устроенной на ступенях. Это был бы типичный скудный набор урбанистических тропов, если бы не инсталляция архитектурного бюро KATARSIS – вращающаяся триумфальная арка. Арка одновременно является и художественным, и функциональным объектом: она и карусель, и сцена, и видовой экран, и композиционная доминанта. Как отметил Владимир Фролов, «стереотип о несовместимости исторического и современного разрушен», инсталляция удивительно актуальна и уместна.
Двор особняка Лопухиных – Нарышкиных чудесным образом превратился в «Третье место», общественное пространство с террасами, песчаным пляжем, кафе. Дизайн разработало DA bureau, оно же продолжит заниматься зданием, история восстановления которого только начинается. В «Третьем месте» также есть арт-объект; он, как и в случае с Никольскими рядами, сделан в виде арки, на ней закреплена светящаяся надпись «Страшновато». Автор инсталляции – художница Алина Глазун. Атмосфера пространства – декаданс с надеждой на будущее. В руинированное здание деликатно внедрены элементы, комплементарные архитектуре: растения, легкая мебель, искусство, песок. Пока что здесь нет четких ограничений по формам досуга, из еды предлагают только устрицы и шампанское, но в будущем планируют открыть гостиницу, рестораны, креативный кластер, лекторий и пр. Сейчас красота подлинной архитектуры упадка подчеркнута современным дизайном, который очевидным образом создает театральные декорации. Микс из подсветки синтетического цвета, металлической сетки, полиэтиленовой пленки декоративен и не претендует на монументальность.
Название пространства на Литейном проспекте недвусмысленно отсылает к концепции Рэя Ольденбурга «Третье место». В отличие от дома и работы (первых двух мест), третьим местам отводится роль общественного центра с возможностью неформальных, добровольных встреч и новых социальных контактов. Создается впечатление, что чем гибче пространство, тем больше форм взаимодействия там может происходить.
Одна из таких постоянно преобразующихся территорий – общественно-деловое пространство «Севкабель Порт» на Васильевском острове. За его визуальный облик отвечает архитектурное бюро «ХВОЯ». О первых этапах модернизации территории бывшего кабельного производства рассказывалось в журнале «Проект Балтия» (№ 33). «Севкабель» постоянно меняется: на одной и той же площадке летом может находиться сцена фестиваля Present Perfect, а зимой открывается каток. Территория также выступает экспозиционным пространством, где арт-объекты сменяют друг друга, как, например, часть проекта «33 знака», или становятся главными экспонатами, как «Тесла» – гигантский генератор постоянного тока. Возможно, именно благодаря влиянию «Севкабеля» команда Roots United открыла музыкальный двор К-30 на территории кожевенного производства имени А. Н. Радищева. Это была культурная точка в формате pop-up, комбинированная из морских контейнеров и террас под прозрачной крышей и сделанная по проекту бюро RHIZOME. Силуэт К-30 повторял очертания старинного производственного корпуса с декоративным аркатурным поясом, на фасад которого художник Артем Стефанов внедрил яркий мурал. В общем, на Кожевенной линии временное стало постоянным, но за сменой декораций видны и более существенные изменения.
Чем более предзаданы действия посетителя какого-либо публичного места, тем сильнее оно коррелирует с теориями, в которых спектакль обусловливает социальную жизнь. В социологической драматургии Ирвинга Гофмана индивидуальность человека детерминирована временем, местом и аудиторией, то есть набором исполняемых им ролей. Гофману в каком-то смысле вторит философ Ги Де бор, у которого спектакль/зрелище – продукт, товар, производимый социальным взаимодействием и приравненный к Абсолюту. В свете этих воззрений публичное пространство действительно является сценой, где практически не остается места для импровизации. В наиболее радикальном изводе идеальный конструкт общественного пространства – внутренний тюремный дворик, там расписаны все возможные партии и весьма функционален дизайн.
Но публичное пространство – скорее арена общественных отношений, а не просто место раздачи хлеба и демонстрации зрелищ (хотя оно не сразу стало агорой и сперва предназначалось для рыночной торговли). Площадь сегодня – одно из самых противоречивых пространств; может показаться, что даже на Дворцовой не хватает скамеек и качелей, ведь, замечает Оуэн Хазерли, большинство площадей ныне считаются градостроительными ошибками и категорически несовременны. Говоря о Невском проспекте и Дворцовой площади, он характеризует их как радикально не соответствующие эпохе: «…фантастическая атмосфера этих пространств обладает очарованием, далеким от хаотичного нагромождения капиталистического ландшафта. По сути, это попытка сконструировать пространство, руководствуясь скорее нуждами людей, нежели выгодой. И какими бы бесчеловечными ни казались итоги этой попытки, они дают нам возможность хотя бы приблизительно разглядеть, как могли бы выглядеть города, если бы деньги не играли определяющей роли».
Все-таки публичное пространство – место, где толпа способна осознать себя обществом, увидев свое отражение в глазах индивида. Столкновение подобного рода возможно только в пустом пространстве, вне сценариев пользования и вне бесконечного потребления пищи. Борис Гройс, ссылаясь на Хайдеггера, настаивает на необходимости выстраивания вакуума публичного пространства и на роли архитектора как создателя пустоты и антиархитектуры. Гройс также отмечает, что сегодняшние публичные пространства конструируются не архитектурными средствами, а медиа и туризмом, при этом «архитектура и дизайн разворачиваются в новую сторону (и архитектура здесь, на самом деле, является частью дизайна) – в сторону аутентичности и честности, а не создания пространств для Versammlung (собраний)». Эстетизация бытия вместо его политизации возвращает нас к концепции общественного пространства как сцены, а не форума. При этом метафора здесь работает не просто в качестве поэтического сравнения, но как формула для создания реальных действующих мест. Может быть, вслед за Сьюзен Сонтаг архитекторам нужно заявить протест против интерпретации? Ведь именно вследствие разворачивания метафоры публичное пространство становится местом разыгрывания ролей, в то время как его истинное предназначение оказывается низведено до примитивного уровня.
Архитектор, создающий общественное пространство, волен воспользоваться и сценарным (урбанистическим) подходом, и архитектурным (акт художественного высказывания). Оба метода способны оформить публичное пространство, но создать его по-настоящему может только общество. «“Жизнь”, которую человек должен вести, всегда является социальной жизнью, включающей нас в более широкий социальный, экономический и инфраструктурный мир, – он больше нашей точки зрения и локальной модальности этического вопрошания от первого лица». Сила волеизъявления способна переиначить любой городской объект, политизировать даже не приспособленное для собраний место. Архитектору же останется только выбрать сторону.