Постсоциалистическая пригородная революция

Полвека назад Анри Лефевр в книге La revolution urbaine (1970) обратил внимание на необратимость урбанизации и заявил о приходе «городского общества» [Lefebvre, 2003]. За прошедшие десятилетия мир действительно стал еще «более городским». Однако по мере того, как разворачивается   «городская   революция»   Лефевра,   планету охватывает и «пригородная революция», тесно связанная с повсеместным расширением городов за счет их периферийных территорий.   Современный   мир   становится все более пригородным, а сама глобальная урбанизация, как отмечает Роджер Кейл, один из   ведущих   специалистов   в   современной   сравнительной урбанистике, находит свое воплощение преимущественно в субурбанизации, связанной с освоением старых и новых периферийных городских территорий [Keil, 2017]. И речь здесь уже не только о развитых странах глобального Севера, но и о развивающихся странах.

В   текущих   дискуссиях   о   региональных   формах    урбанизации    и    субурбанизации,    спровоцированных расширением географии suburbanstudies за пределы развитого мира, особое   значение   приобретают   и   крупные   постсоциалистические города. В последние 30 лет они пережили собственную «пригородную   революцию»,   связанную   со   взрывным   ростом    частной    застройки    пригородных    территорий   после   нескольких   десятилетий   государственных   ограничений.   Этот   феномен наши восточноевропейские коллеги уже назвали   «постсоциалистической   пригород-ной революцией» [Stanilov, Sykora, 2014]. Она произошла   в   результате   смены   социалистического   проекта,   жестко   определявшего   порядок развития городских и пригородных территорий в наших странах, на неолиберальный, предполагающий ослабление роли государства в управлении городами и усиление влияния на их развитие рыночных, частных субъектов.

Движущими   силами   этой   пригородной   революции, как мы можем сейчас заметить, стали пять основных факторов. Во-первых, демократизация    государственного    управления   в   сфере   городского   развития:   уход   государства из управления городами, либерализация отношений в области распределения и застройки городских и пригородных земель, формирование рынка жилья, рынка кредитования   и   ипотеки,   которые   и   обеспечили   взрывной   рост   частной   застройки   наряду с развитием частного строительства в последние 30 лет.

Вторая   причина   взрывного   роста   крупных   постсоциалистических   городов,   многие     из которых     пережили     настоящий     промышленный бум в советский период, — историческое   наследие   в   виде   перманентного жилищного кризиса и недостатка жилья. В 1990–2010-е годы этот дефицит был восполнен именно за счет освоения пригородных, периферийных городских территорий, освоение которых требовало меньших ресурсов, чем реконструкция и переобустройство центральных городских областей.

Третья   причина   —   деиндустриализация   городов   и   инфраструктурный   кризис   цен-тральных городских микрорайонов, подтолкнувшие многих горожан к выезду в «частный сектор», в том числе в более благополучные с точки зрения инженерной инфраструктуры и социального окружения пригородные районы, а также в районы, которые могли не иметь базовых городских систем тепло- и водоснабжения, но устраивали новых хозяев своей автономностью.

Четвертый фактор взрывного роста периферийной застройки крупных постсоциалистических городов — массовые внутренние миграции с сельских территорий, из малых и средних городов в столичные и региональные центры. Эти миграции не завершаются, поскольку диспропорции в развитии сельских и городских территорий в наших странах (не во всех, но в большинстве) никуда не   исчезли.   Названные   центростремительные потоки могут и пересекаются с субурбанизацией в этих городах, связанной с переездом (желаемым или вынужденным) горожан из центральных городских районов в пригородные.

Пятый фактор, который в большей мере относится к крупным столичным городам, — усиление роли крупных частных инвестиций в освоении пригородных территорий. Речь идет   о   капиталах   крупных   строительных   и инвестиционных компаний, которым стал интересен   рынок   жилья   и   коммерческого   строительства в постсоциалистических странах.

Совокупность   этих   факторов   и   привела   к   существенному,   даже   взрывному   росту   частной застройки в наших пригородах. В зависимости от региональных факторов новые и    обновленные    периферийные    городские    и   пригородные   районы   приобрели   разные   формы, масштабы, функциональное значение. В одних городах это типологически схожие массивы усадебной, дачной застройки, коттеджного, многоэтажного строительства, микрорайоны таунхаусов в разных их соотношениях, в других — еще и нежилое строительство: промышленные, торговые, складские, транспортно-логистические, рекреационные центры и т. п. Меняются и прежние малые города, поселки и села, которые находятся в зоне влияния крупных городских агломераций. Многие из них становятся пригородными уже не только в физико-географическом, но   и   в   социально-экономическом   смысле,   когда   усиливаются   их   связи   с   городскими   центрами.

От года к году мы наблюдаем, как продолжающаяся    урбанизация    и    набирающая   обороты   субурбанизация   становятся   все более заметным явлением в развитии крупных городов на территории бывшего СССР [StanilovK., HirtS., 2009; Stanilov, Syko-ra, 2014; Бреславский, 2017б; Бреславский, 2019б]. Население наших стран все больше превращается в городское, концентрируется вокруг крупных городских агломераций. Не только столичные города, но и крупные региональные центры демонстрируют демографический и территориальный рост за счет освоения новых пригородных территорий. Однако это происходит не повсеместно и не со всеми крупными городскими центрами.

Расширяя    зоны    городской    периферии,    урбанизация   и   субурбанизация   в   разных   их формах приобретают все большее значение в развитии и переформатировании как городских   центров,   так   и   городских   агломераций, а также окружающих их регионов в целом. Периферийные городские территории начинают оказывать существенное влияние на городские экономики, транспортные системы, системы социального обеспечения, инженерные   системы   и   напрямую   влияют   на политику в наших городах. Словом, уже не только специалисты, системно исследующие эти процессы, но и рядовые горожане, а вместе с ними жители пригородов осознают, что пригородные зоны крупных городов оказывают заметное воздействие на сами города и регионы, центрами которых они являются.

Однако об этой возрастающей роли, которую пригородная инфраструктура и жители пригородов играют в жизни крупных городов на   постсоветском   пространстве,   мы   знаем   не так уж и много. Помимо прочего это связано с тем, что поле пригородных исследований в наших странах лишь начинает складываться — как минимум в России и странах Центральной Азии. Главным образом такое положение дел связано с тем, что урбанистика как интегративная область знаний о раз-витии городских систем лишь начинает у нас развиваться.

К   таким   выводам   мы   пришли   по   итогам двух научных семинаров в городе Улан-Удэ в 2017 и 2019 годах, посвященных раз-витию пригородных исследований в России и в постсоциалистических странах в целом [Бреславский, 2017б; Бреславский, 2019б]. Эту мысль подтвердит и последующий обзор оте-чественных исследований российских пригородов.

Здесь стоит отметить, что крупные города   России,   выстроенные   преимущественно   в социалистический период по вполне определенным   принципам   градостроительства,   постепенно, а где-то и очень динамично меняются.   Кардинальное   изменение   условий,   в которых они развивались в XX веке, про-изошло в 1990–2000-е годы. Демократизация, переход к рыночной экономике, отказ от централизованного      планирования, деиндустриализация и кризис сельских территорий, формирование рынка жилья, либерализация отношений в области распределения и за-стройки городских и пригородных земель, развитие частного строительства и пр. — все это предопределило новые тенденции в территориальном и демографическом развитии крупных городов и их пригородов. На наших глазах возникли многочисленные коттеджные поселки, таунхаусы, микрорайоны домов усадебного типа, высотки. Активно переобустраиваются   под   круглогодичное   проживание советские городские и пригородные дачи. Меняют свой облик и трудовую ориентацию села, поселки, малые города, расположенные неподалеку от крупных городских центров. Формируются новые связи между большими и малыми городами в рамках крупных агломераций. В результате миграций активно перестраиваются системы расселения в регионах и в стране в целом.

Все эти процессы в России вполне укладываются в модель «постсоциалистической пригородной революции», о которой шла речь выше. Однако далеко не все крупные города России и окружающие их пригородные зоны демонстрировали бурный демографический и территориальный рост. Где-то пригороды растут вместе с городами, где-то быстрее или медленнее городских центров, где-то вопреки упадку своего города. Словом, не все так однозначно.

В    пространственно дифференцированной России процессы формирования новых сегментов пригородных зон и переобустройства старых приобрели явно многоукладный характер. Различия в уровне и возможностях экономического    развития    регионов,    климатических   условиях,   истоках   и   характере   продолжающейся   урбанизации,   масштабах   разворачивающейся   субурбанизации —   все   это определяет разнообразие процессов при-городного развития в России, о котором мы пока знаем крайне мало.

В отдельных регионах России пригороды крупных городов приобрели разные формы: мало- и многоэтажные, только жилые или смешанные (промышленные, торговые, рекреационные и пр.), элитные, для среднего класса, бедных или смешанные, поли- или моноэтнические, застроенные государством (под его контролем), частным бизнесом или самими   жителями   самостоятельно,   в   том   числе самовольно, запланированные или построенные стихийно и т. д. Где-то пригороды выстраиваются на ранее неосвоенных территориях, а где-то — на основе возникших когда-то сел, деревень, поселков, малых городов путем их полной или частичной перестройки. В одних случаях пригороды формировались вследствие   продолжающейся   урбанизации,   демографического   роста   «переполненных» городов, в результате притяжения в них сельского населения, населения малых городов. В других — вследствие набирающей масштабы субурбанизации, связанной с переездом жителей из центральных городских микро-районов в пригородные в логике классической англо-американской модели. Более конкретно говорить об источниках пригородного роста, о роли урбанизации и субурбанизации в этих процессах мы пока также, увы, не можем из-за слабости российской статистики и малого количества региональных исследований.

Но,   несмотря   на   ощутимые   различия   между городами в отдельных регионах Рос-сии,   сегодня   мы   все   же   можем   выделить   основные   сегменты   формирующихся   пригородных зон, обозначить масштабы этих процессов,   указать   на   их текущие   и   возможные последствия. Последствия — это то, что обычно привлекает внимание широкой общественности, когда речь заходит о городском и пригородном развитии на локальном уровне. Речь может идти о стихийном, нерегулируемом   государством   и   муниципалитетами характере застройки, нерешенности проблем с транспортной доступностью, пассажирским сообщением, о развитии инженерной и социально-бытовой инфраструктуры, повышении нагрузки на города и пр. В более широком смысле стихийное стягивание населения в столичные (в том числе региональные) города, которое стало характерным явлением последних лет в России, вызывает   беспокойство   за   развитие   сельских территорий и малых городов.

В России новые системы расселения в схеме «город — пригород — село» пока недостаточно изучены как на общегосударственном, так и на региональном уровне, хотя значимые работы все же выходят в свет (см., напр.: [Нефедова и др., 2016]). Известные проблемы со структурой и качеством российской статистики, уточнение, конкретизация количественных данных требуют дополнительных полевых   обследований   в   регионах   страны.   В то же время крайне мало специалистов, последовательно    занимающихся    изучением миграции населения, урбанизации, субурбанизации,    территориального    развития    в регионах. При наличии внушительных перспектив для анализа в этой сфере социальных исследований пока мало региональных отечественных ученых, что порождает проблемы в организации сравнительных и обобщающих работ.

При этом мы видим, что факторы нарастания    «постсоциалистической    пригород-ной   революции»   применимы   и   к   России.   Периферийные районы крупных российских городов — их окраины и пригороды — как минимум в последние два десятилетия пере-жили схожие процессы обновления и пере-обустройства.     Движущими     силами     этих     изменений были по крайней мере первые четыре причины, о которых шла речь выше. В гипертрофированном виде это происходило в Москве, в меньшей степени — в Санкт-Петербурге, несоизмеримо меньше, но все же заметно — и в других региональных столицах. Речь идет о трансформации пригородов крупных городов в результате продолжающейся урбанизации (в том числе за счет центростремительной   первичной   сельской-городской миграции) и набирающей обороты субурбанизации. Причем два эти процесса могли происходить синхронно, влияя друг на друга, порождая гомогенные и гетерогенные формы пригородных поселений и сообществ в российских городах.

Случай России среди прочих государств на постсоветском пространстве особенный. Прежде всего в силу многоукладности страны   —   множественных   региональных   различий,   составляющих   сложную   «природу»   отечественной урбанизации и субурбанизации. Это касается, в частности, источников — движущих сил и масштабов этих процессов, условий, в которых они развивались прежде и развиваются сегодня, а также практики муниципального и регионального регулирования этих процессов.

Масштабные перемены могут начинаться негромко. Всего чуть более 10 лет назад исследователи осторожно оценивали перспективы субурбанизации даже Московской агломерации, указывая на комплекс сдерживающих ее факторов [Кириллов, Махрова, 2009].Одним из ключевых ограничений наряду с демографическим и административными условия-ми считался феномен дач, выполняющих роль сезонной [Махрова, 2015] или квази-субурбанизации [Голубчиков, Махрова, Фелпс, 2010]. Однако в последние годы можно уже вполне уверен-но   констатировать   стремительный   рост   постоянного   пригородного   расселения   [Григоричев, 2018], ключевым механизмом которого является миграция [Mkrtchyan, 2019]. Дискуссия 2017–2019 годов[Что мы знаем, 2017; Республики, 2018; «Пригородная революция»..., 2019]показала, что можно уверенно констатировать включение России и других постсоветских стран в процесс, определяемый в литературе как постсоциалистическая пригородная революция [Stanilov, Sykora, 2014].

При всей общности ситуации постсоциалистического транзита (снижение степени регуляции городского развития, появление частного капитала и инициативы и т. д.) развитие го-родов в странах Центральной и Восточной Европы, с одной стороны, России и других стран на территории бывшего СССР — с другой, все же происходит в существенно различающихся условиях. Можно выделить по крайней мере несколько факторов, определяющих своеобразие российских субурбанизационных процессов. Важнейшее значение имеет влияние конкретных параметров советского режима, которые в логике pathdependency продолжают оказывать весьма значительное влияние на современное развитие городов и их субурбий. Существенное, а иногда и определяющее влияние советской урбанизации на современное городское развитие было отмечено уже достаточно давно [Bertaud, Renaud, 1997]. Александр Калюкин и Себастьян Коль утверждают, что именно логика развития советского города и традиции домостроения продолжают определять и облик современного российского города (прежде всего провинциального), и его пространственную структуру. Постсоветская субурбанизация, по их мнению, не столько изменяет систему городского землепользования, сколько воспроизводит экстенсивные советские модели, дополняя последовательные круги роста города сталинской, хрущевской и брежневской эпох [Kalyukin, Kohl, 2020].

Важным наследием советской урбанизации, определяющим облик множества, если не большинства провинциальных городов России, является так называемый частный сектор. Это обширные массивы малоэтажной низкоплотной усадебной застройки. Сложившись преимущественно вне государственной поддержки и прямого регулирования (власть поощряла индивидуальное жилищное строительство лишь в годы послевоенного восстановления [Kalyukin, Kohl, 2020, p. 1775]), частный сектор сформировал обширные пространства даже в крупнейших городах-миллионниках, где доля частной застройки составляет от 15 до 45% [Преловская, 2017]. В Сибири, где в советский период индивидуальное строительство сохраняло значительные масштабы до второй половины 1960-х годов [Долголюк, 2008], частный сектор занимает обширные массивы, не только заполняющие пустоты между кварталами многоэтажной за-стройки, но и формирующие целые районы со специфичной негородской организацией пространства [Григоричев, 2019]. Эти пространства, определяемые муниципальными администрациями и планировщиками как «резерв развития», «зоны развития застроенных территорий», как правило, оказываются «невидимыми» для власти, равно как невидимыми оказываются и проживающие здесь сообщества [Бляхер, Иванова, Ковальский, 2021].

Такая «невидимость», «пустота» [Филиппов, 2009] значительной части российского города обусловливает и невидимость протекающих здесь процессов. Вместе с тем в постсоветские десятилетия обширные локальности частного сектора динамично изменяются, все дальше уходя от образа «села в городе», выступавшего механизмом и символом процесса, определенного В. Л. Глазычевым как «слободизация городов» [Глазычев, 1995]. Такие изменения уже хорошо фиксируются через визуальность частного сектора, отражающую широкий спектр вариантов трансформации таких «негородских локальностей». Их общими чертами остаются горизонтальный вектор развития и сохранение соразмерности человеку, однако формы и темпы пре-образований крайне разнятся. Наряду с активно изменяющимися локальностями частного сектора, где типично сельские дома и усадьбы уступают место благоустроенным домам, сохраняются и локальности, в которых преобладают облик и уклад «городского села». С ними контрастируют обнаруженные в Иркутске, Омске и Хабаровске компактные, но хорошо заметные районы коттеджной застройки, развивающиеся по модели gated communities [Hirt, 2012]в логике посткоммунистических трансформаций [Gasior-Niemiec, Glasze, Pütz, 2003].

В результате в обширных негородских пространствах российского города формируются разрастающиеся ареалы «внутреннего пригорода», где доминирующим образом жизни постепенно становится субурбанизм [Григоричев, 2021]. Развитие таких пространств происходит в логике дуализма городского и пригородного образов жизни [Walks, 2013], но за исключе-нием автомобильной зависимости, что обусловлено территориальным положением частного сектора, который нередко находится в центральных районах города и включен в сеть общественного транспорта. Формирование внутреннего пригорода как вариант постсоветского развития наблюдается и в других постсоциалистических странах, например в Польше [Spórna, 2018]. Однако если в польских городах внутренняя субурбанизация выглядит как поглощение «нормального» города [Spórna, Krzysztofik, 2020], в России это скорее сохранение негородских локальностей в новом качестве.

Еще одним фактором, наиболее заметно действующим за пределами городской черты и в значительной мере определяющим характер и динамику процесса формирования внешних пригородов, является, на мой взгляд, система поземельных отношений и особенности оборота земли на рынке. Начало оборота земли в пригородных зонах связано с ликвидацией колхозных хозяйств. Поскольку колхозы являлись dejure объединением частных лиц в кооперативы, после их юридической ликвидации потребовалось распределить имущество, в том числе землю, между членами кооперативов. В отличие от стран Балтии и Восточной Европы, в России принцип реституции земель был отвергнут, а основная часть сельскохозяйственных земель была передана в общую собственность трудовых коллективов и затем перераспределена ме-жду широким кругом колхозников, членов их семей и иных групп жителей села [Шагайда, 2010, с. 35, 38]. В результате значительная часть сельскохозяйственных земель, в том числе в при-городных сельских районах, оказалась в собственности частных лиц, не заинтересованных, а часто и не способных вести аграрное производство. Это сформировало значительный потенциал рынка земли в пригородной зоне, который начал реализовываться с появлением спроса на пригородное расселение.

Поскольку в пригородной зоне колхозные хозяйства владели далеко не всеми землями, то и в формирование субурбии первоначально вовлекались не все пригородные территории, а лишь те, где ранее располагались колхозы. Из-за преобладания небольших земельных участков, выделенных в качестве паев бывшим колхозникам, именно здесь появляется возможность приобретения участков под строительство физическими лицами или небольшим бизнесом. Формировавшийся стихийный рынок оборота земли, в котором высокую роль играла система неформальных отношений [Тимошкин, 2017], исключал возможность комплексного девелопмента, следствием чего становится почти полное отсутствие социальной инфраструктуры в возникающих пригородах. Если торговля и сфера обслуживания достаточно быстро формировались для удовлетворения растущего и платежеспособного спроса со стороны новых «пригорожан», то острейший дефицит дошкольных, образовательных, медицинских учреждений сохраняется в большинстве пригородных поселений и по сей день [Бреславский, 2018]. Это порождает весьма специфический образ пригородной жизни, когда маятниковая миграция из modusoperandi пре-вращается в modusvivendi всей семьи, включая детей дошкольного возраста.

Пригородные земли, являвшиеся собственностью юридических лиц, вовлекались в земельный оборот медленнее и позднее. Это прослеживается по заметно более позднему росту численности населения в муниципальных образованиях с доминированием такой собственности. Причинами этого, вероятно, являлись не только меньшая заинтересованность собственников в вовлечении земли в оборот, но и заметно меньший потенциальный спрос на крупные зе-мельные участки. Крупные застройщики достаточно долго не выходили за пределы городской черты, и в пригородной зоне большинства региональных центров комплексные девелоперские решения в виде закрытых коттеджных поселений или комплексов таунхаусов до сих пор носят единичный характер.

Выход крупных региональных застройщиков в пригородную зону, вероятно, происходит не ранее 2010-х годов и связан с тем, что они ищут возможности для снижения инвестиционных затрат и охвата сегмента рынка жилья с низкой платежеспособностью [Григоричев, 2016].Кроме того, в этом процессе хорошо видно влияние советской практики городского роста, скорректированной задачей снижения вложений. Пригородные мало- и среднеэтажные жилые комплексы, продвигаемые в рекламе как «уникальное сочетание городского комфорта и чистой экологии загородного поселка»2, по отзывам жителей, оказывается, полностью лишены инфраструктуры, обеспечивающей «блага урбанизма»3. Фактически, отвечая на запрос на «не-советский» образ жизни за городом, застройщики предлагают ухудшенную советскую модель спального микрорайона, слабо интегрированного в сеть общественного транспорта, лишенного социальной инфраструктуры и не предполагающего создание заметного числа рабочих мест. Иными словами, «несоветская» модель edgecity [Garreau, 1991; Phelps, 2012] подменяется здесь «советским» микрорайоном, предлагающим в большинстве случаев не высокий комфорт в экологически чистом районе, а, напротив, жилье дешевого ценового сегмента, ориентиро-ванное на сегмент рынка с низкой платежеспособностью.

Безусловно, одним из наиболее заметных факторов российской субурбанизации являются дачи — феномен, в значительной мере определяющий постсоветский субурбанистический ландшафт не только в России, но и во всех странах бывшего Советского Союза [Struyk, Angelici, 1996; Leetmaaetal., 2012; Hormel, 2017; Shkarubaetal., 2021] и даже за их пределами [Lipkina, 2013]. С одной стороны, этот фактор сдерживает темпы субурбанизации, поскольку является ее сезонным эквивалентом, формирующим мощный контрурбанизационный тренд в теплый сезон [Nefedova, Pokrovsky, 2018]. С другой стороны, это своего рода «серая зона» субурбанизации, в которой сохраняющаяся форма традиционной советской дачи скрывает новые процессы. Дачные поселки достаточно часто фактически перестраиваются или с самого начала развиваются как форма постоянного пригородного расселения, формально оставаясь садоводческими некоммерческими товариществами. Особенно динамично этот процесс развивается после того, как была разрешена регистрация по месту жительства на дачах. Разумеется, пока сложно говорить о том, насколько функции российских дач меняются в сторону первого и тем более единственного жилья, но констатировать этот процесс можно вполне уверенно.

На характер субурбанизационных процессов в России заметное влияние оказала и специфика постсоветского перераспределения городской собственности. Отказ от принципа реституции в пользу эгалитарного подхода к приватизации жилья был обусловлен отсутствием заметного давления новых собственников на низкодоходные слои населения. В отличие от европейских постсоциалистических стран, где реституция стала одним из факторов субурбанизации (как за счет выдавливания низкодоходных групп из центров городов [Nuissl, Rink, 2005],так и за счет ослабления регуляции пригородных земель, переданных новым собственникам [Lokšová, Batista, 2021]), в российских городах перераспределение жилой собственности не стало заметным фактором перемещения населения в пригороды. Исключением можно считать принудительное выселение «злостных неплательщиков» и маргинализированных групп. Это, однако, не стало заметным трендом, хотя и сформировало отдельные локальности компактного проживания жилищно-депривированного населения [Казакова, 2017]. Такие локальности формировали не столько реальный социальный статус пригорода, сколько его медийный образ как пространства жизни социально неуспешных слоев [Казакова, 2020].

Наконец,   важно   упомянуть   чрезвычайную   гетерогенность   российского   пространства,   в значительной мере определяющую различия в протекании субурбанизации в российских регионах. Российские регионы заметно отличаются и по степени урбанизированности, и по динамике и трендам развития городов, и по уровню жизни населения. В результате в соседних регионах рост пригородных зон может происходить в одном случае за счет ускоренного завершения урбанизации и массовой миграции сельского населения в региональный центр [Бреславский, 2014], а в другом — за счет доминирования миграции из крупного города в его пригороды [Григоричев, 2013]. Тогда в первом случае развитие пригородных поселений про-исходит преимущественно по модели субурбанизации глобального Юга [Mabin, Butcher, Bloch, 2013]с формированием обширных малоблагоустроенных поселений, часто сквоттерских, для которых характерны высокие риски маргинализации [Бреславский, 2018]. Во втором случае формирование субурбии происходит ближе к моделям субурбанизации глобального Севера середины — второй половины XX века [Jordan, Ross, Usowski, 1998]и предполагает появление обширных поселений, где доминирует современная усадебная застройка, а жители преимущественно имеют устойчивую занятость в городе [Григоричев, 2013]. Более того, в пределах при-городного пояса одного регионального центра и даже одного пригородного муниципалитета встречаются самые разнообразные формы субурбанизационного роста [Григоричев, 2016, с. 17].

В результате пригороды российских городов выглядят как лоскутное одеяло, в котором сочетаются самые разные траектории и механизмы формирования субурбий, описание которых с позиций классической (североатлантической) субурбанизации выглядит весьма затрудни-тельным. Российская ситуация как нельзя более точно отражает тезис Роджера Кейла о «необходимости переписать городскую теорию с нуля» [Keil, 2013, p. 13]. При этом множественность вариантов российской субурбанизации соответствует глобализации процессов субурбанизации, меняющих традиционные представления о городском центре и периферии [Keil, 2018].Анализ российской специфики пригородного расселения и образа жизни может внести интересный вклад в теоретическое понимание этих процессов.

Вместе с тем гетерогенность российской субурбанизации открывает интересные перспективы в дискуссии о линейном и дифференциальном взгляде на урбанизацию. Обращение исследователей к развитию постсоциалистических городов Центральной и Восточной Европы в сравнении с западноевропейским опытом урбанизации привело к постановке вопроса о релевантности применения западных теоретических концептов [Ouředníček, 2016]. Ключевой проблемой здесь является представление о линейной траектории городского развития, где субурбанизация — один из последовательных этапов [Champion, 2001]. При таком подходе развитие постсоциалистических городов механистически вписывается в парадигму «догоняющего» развития, предполагающую возврат бывших социалистических городов к своим западным аналогам и постепенную «коррекцию» социалистического развития до «нормальной» урбанизации [Ouředníček, 2016]. В качестве альтернативного взгляда была предложена идея дифференциальной урбанизации, позволяющая учитывать неравномерность развития постсоветского города, в котором процессы урбанизации, субурбанизации, контрурбанизации и реурбанизации могут протекать не последовательно, а сочетаться друг с другом [Ouředníček, 2007]. Российская ситуация предоставляет широкий спектр кейсов, отличающихся динамикой и формами урбанизации и субурбанизации, а также условиями этих процессов. Он может дать великолепный материал для сравнения как с «классическими» траекториями городского развития, так и с опытом изучения постсоциалистических городов Европы.

С полной версией текста можно ознакомиться на сайте журнала.